Рассказы Марины Пшеничко

Жизнь на флоте есть! Она весела и непредсказуема!

Служба моя в Камчатской военной флотилии была веселой... Конечно, всякие там лишения, трудности, как велено было Уставом, преодолевались, закалялся характер, с каждым днем я становилась все мужественнее и мужественнее. Ну, а со временем, видимо, когда мужественней было стать уже некуда, я покинула флот. Но это будет потом, а пока… Мне Военно-Морским Флотом было выдано обмундирование: красивое синее платюшко с настоящими золотыми пуговками с якорями, которое мной совершенно не по Уставу было укорочено и ушито и на погибель молодых моряков еще и сделан разрез сзади. В войну, меня, наверно бы расстреляли за такое кощунственное отношение в форме, но мне повезло - я родилась гораздо позже. Выдали мне и беретку, но мне очччччень-приочччень хотелось пилотку, такую мичманскую, такую с белыми кантиками и золотой кокардой, и я таки добыла ее и в первый свой отпуск в ней и поехала. Кстати, храню ее до сих пор, как и первый свой тельник. Выдали обувку, черную шинельку, которая мной была перекроена на современный лад и каракулевую шапочку с кокардой в центре. Выглядела я, как мне тогда казалось, просто отпадно. Ходила по гарнизону я исключительно в шинельке, за что неоднократно испытывала на себе злобные взгляды трех с половиной теток, которые пришли на бригаду служить еще до меня и, нарушая Устав воинской службы, ходили в гражданской, цивильной верхней одежде, под которой скрывали форменное обмундирование. Но с моим приходом на бригаду и поданным мною примером, начальство приказало этим трем с половиной теткам тоже переодеться в шинели. Любить меня женская часть бригады отказалась. Но зато!!!! Вся оставшаяся Бригада Кораблей Охраны Водного Района, то есть ее мужская часть, а она была подавляющей, свернула шеи в мою сторону, мне было 19 лет, я была такой юной, дерзкой, чертовски хорошенькой и веселой, что моряки стали состязаться в праве обладания хотя бы моего взгляда. Боеготовность была подорвана окончательно. По очереди моряки бегали к моей подружке, которая служила со мной, но была старше меня и замужем, и выпытывали у нее кто из них мне более симпатичен и передавали через нее стихи, посвященные мне... Ко мне напрямую подходить боялись. Вечерами мы с ней это обсуждали и хохотали. С завыванием читывали произведения влюбленных Пушкиных и Есениных, как то: "…Пришла на Узел Связи к нам девчонка, красивыми, мечты моей глазами…" или "..В причудливых изгибах талия, или не талия…но что же..? Вокруг народ безмолвно замер. Что за предмет, на что похож?"… Не всем был дан поэтический дар и тогда влюбленные, но бесталанные, обращались за помощью к талантливому художнику, музыканту и поэту Узла Связи Лешке, в народе поэту Бочкину. Как-то в Петропавловск-Камчатский приехал балет Большого театра, я сообщила всем нашим узлосвязовским, что иду на спектакль "Лебединое озеро". В увольнение попросились все, кто был не на вахте и стали канючить у начальника УС Розовского о предоставлении увольнения с выходом в город. Все как один оказались ценителями классического балета! Шествие наше в увольнение было замечательным, я и еще 20 моряков позади меня строем, в театр и обратно. Из театра возвращались впечатленные, я под впечатлением от балета, а моряки – под впечатлением от прекрасной жизни. Вернувшись в расположение части, матросики побрели в казарму, а я пошла в общежитие. Воскресный вечер прошел тихо и мирно с моими соседками Галкой и Тонькой, а утром в дверь загрохотал рассыльный. Тревога!!! Ошарашенная я вскочила и начала метаться, никак не могла понять с чего начинать и за что хвататься, а морская львица украинка Галка, похрапывая (за спиной уже 8 лет службы), спала на своей койке. Я одевалась и кричала: "Галка! Галка!! Вставай! Тревога же!!!" Она поднялась, посмотрела на меня, сказала: "Какая на х.. тревога? Спи давай!" И рухнула на кровать. Война войной... Я тихо присела на свою койку. Но, подумав всего 2 минуты, рванула на службу. Это ведь она львица, а я-то всего лишь карась....

Хочу быть львицей морскою…

Дождик все моросил и моросил, похоже, он вообще не собирался прекращаться. Казалось, что небо накопило в себе столько воды, что никак не может от нее избавиться. Было холодно, серо, под ногами чавкала грязь... Я такая несчастная, в джинсах советского производства, кроссовках того же брэнда, и клетчатом пальтишке тащилась за двумя матросами, которые тащили теперь уже мою железную кровать со свернутым на ней матрасом и синеньким тоненьким байковым одеялом. Я немножко не так представляла себе службу на флоте, когда грезила ею там далеко в детстве. Мне грезились алые паруса и прекрасные капитаны, стоящие на верхней палубе и четким командирским голосом отдававшие приказы. Обязательно с трубкой во рту и подзорной трубой в руках. С 14 лет я мечтала о службе на Флоте и штурмовала военный комиссариат нашего Богом забытого северного городка каждодневно. Я была очень настырной девицей. И получила вызов на Тихоокеанский Флот, Камчатскую флотилию. Долгих 9 дней дороги в поезде, перелет от Владика до Петропавловска. Я представляла себе все в зелено-голубых красках. Но факт есть факт. Я на Камчатке. Комендант аэропорта, старый старший мичман, глянув исподлобья, вздохнул: "Еще детей на флот не присылали". Я обиженно промямлила: "Мне уже 19 между прочим..." И вот я уже в своей бригаде и тащусь по сопке к общежитию части, впереди меня маячат две черные шинели, и они мне уже представляются фашистами и я такая в плену, ща мне копец. Служба началась!!! Впереди всего этого траурного шествия важно идет мичман Узунян, который должен меня определить в общежитие. Общежитие не выглядело общежитием. Это был полузавалившийся барак на территории части, с одного конца которого жила мичманская семья, с другого была квартирка, состоящая из двух комнат, в которой уже проживали две морячки, Антонина 37 лет от роду, служившая в штабе на планшете, и Галка Левченко, 28 лет, радистка Узла Связи. Меня вели на постой к ним. Как это ни странно, но на двери этого барака даже был приколочен звонок, который зазвенел так, когда кнопочку нажал важный Узунян, что перекрыл бы и рев парохода. Двери распахнулись и... на пороге явилось видение... Я ростом в свои 161 см подпрыгивала сзади Узуняна и фашистов, и была просто очарована этим видением. На пороге стояла Галка! Но как!!! Она была девушка размеров внушительных, вскормленная на чистом сливочном масле и сале, с громким голосом и арбузными грудями, на ней было... ООО!!! Синее форменное платье, золотые пуговки с якорями сверкали, расстегнутые сверху они являли миру тельник!!!! На погонах блестели золотые лычки. И в довершении картины в зубах у нее торчала папиросина Беломор! Несколько офигевшая от увиденного, я поняла сразу: ХОЧУ БЫТЬ ЛЬВИЦЕЙ МОРСКОЮ...

Банки, баки, склянки, галсы, реи... и еще много морских штучек

Войдя в уже мое на годы службы жилище, я скромно встала в коридоре, не зная куда себя деть. А сопровождавший меня до этого жилища боевой мичман Узунян и морская львица Галка Левченко угощались кофеем и курили "Беломорканал", от дыма которого слезились не только мои глаза, а вообще я вся, кажется, слезилась. Они все курили и курили и обсуждали свои какие-то служебные сплетни, а молодой матрос Пшеничко топталась в коридоре, не отсвечивала. Мне львица с Узуняном казались тогда высшим эшелоном Военно-Морских сил, собравшимся на военный совет. Наконец-то морская львица проявила к матросу милосердие и рявкнула: "Ну че встала, иди принеси банку". Я и пошла. Походила по комнатам, и без банки вернулась обратно. Потому как не нашла. Постояла еще чуть-чуть. Через минут пять мне опять с кухни рявкнули: "Че стоишь-то, банку принеси, там в комнате под столом..." Ага, география поиска сузилась. Но легче не стало. Под столом в комнате стоял табурет. И все. Банок не было. Я вернулась и заняла позицию номер 1 у двери, как часовой у Мавзолея. Когда в очередной раз я услышала рык: "Стоять-то долго будешь, банку принесла?", до меня медленно стало доходить, что мне бы надо сесть видимо, а раз сесть… то... и я пошла в комнату за табуретом... Это уж спустя полгода, поехав на родину в отпуск, я щеголяла словами: БАК, БАНКА, КУБРИК, КАМБУЗ, и еще очень много морских словечек украшали мой лексикон.

Про трудности и лишения воинской службы. Часть 1. Мо-ло-ко-ки-пит…

О том, что служба на флоте весела и непредсказуема, я вам уже рассказывала. Но Уставом воинской службы строго определены трудности и лишения и рекомендовано людям военным, красивым, здоровенным и не очень, их стойко преодолевать. К преодолению трудностей я была морально готова. И физически. Прибыла я на Краснознаменный Тихоокеанский подкованной, у меня уже было две специальности по связи, но Родина решила, что свой долг я должна ей отдать в качестве радистки. Азбуку Морзе я не знала. Но, как говорится на службе: "Не можешь – научим, не хочешь – заставим". По флотским понятиям я была дрищом, потому разговор со мной был коротким: выучить азбуку за три дня, другим вариантом было – сокращаться на палубе (мыть пол). Я была чертовски юна и хороша собой, позволить себе мыть пол в присутствии множества потенциальных женихов я не могла. Три дня и три ночи я напевала во все горло и про себя: …Ку-да-ты-пошла…Я-на-гор-ку-шла….Пе-тя-петушок…Мо-ло-ко-ки-пит… Вот такой был мой репертуар. Мне даже ночью снилась морзянка. И я таки ее выучила. Но надо было еще наращивать скорость по приему и передаче. Радиокласс был жутко холодный, он не отапливался и на улице, казалось, было теплее, чем в нем. Я сидела, такая несчастная, но стойко переносящая трудности и лишения, в шинельке и рукавичках, в холодном классе, прижимаясь к теплому боку радиостанции и слушала-слушала-слушала писк в эфире и писала всякие там букво-циферки. Для утешения своего и придания значимости, я представляла, что я радистка Кэт и сейчас нахожусь в тылу врага. От меня зависит судьба Родины. Похоже, что я была не очень самоотверженная и не совсем осознала всю значимость, поэтому на каком-то часу приемо-передачи суперсекретной информации, радистку сморил сон, я поклевала-поклевала носом и позорно уснула рядом с теплым приемником. Сквозь сон я услышала какой-то грохот, ничего не понимающая, сонная, я вскочила на ноги и прямо перед собой увидела начальника штаба бригады Мартиросяна, за каким то хреном решившего обойти свои владения. Выпучив на него свои сонные глаза, видимо думая этим его ввести в заблуждение, я все-таки четко отрапортовала кто я и что тут делаю. Самый лучший из армян, грозный Мартиросян, улыбнулся, похлопал меня по плечу, сказал: "Молодец, занимайся". И ушел. Я, вся такая офигевшая, рухнула на табурет. Морзянку я выучила, скорость нарастила, приняла присягу и начала с чувством, толком и расстановкой отдавать долг Родине-матери. Трудности меня, однако, подстерегали на долгом пути службы еще не единожды, но это уже были совсем другие истории.

Про трудности и лишения воинской службы. Часть 2. Педас…

Я отдавала Родине долг уже месяца три, позади была присяга и первые учения и даже похороны Леонида Ильича… Вполне самостоятельный матрос первого года службы Пшеничко заступила на вахту на радиостанцию на 12 часов. Утром пробежаться по снежку до Узла связи было легко и приятно. Но погода на полуострове непредсказуема и капризна. Зимы на Камчатке теплые, но очень снежные, кто жил на полуострове, тот знает, что если началась пурга, то конца и края ей не видать, это может продолжаться от 3 дней и дольше. Заметало снегом все, что заметалось. Отвахтив свои полсуток, в 21 час, я сдала вахту и собралась домой. А погодка преподнесла сюрприз, с обеда разбушевалась пурга. Снегом замело почти все здания на территории части. Моряков в такую погоду не выпускали за пределы команды. Не видно было даже свою протянутую вперед руку. Дежурил по узлу связи мичман Педас, прозванный моряками пидарасом, полностью соответствовавший своей фамилии, противный и злой. Ребята просили его оставить меня ночевать на Узле связи, в канцелярии, но Педас был неумолим, нагло глядя на меня, он сказал: "Она не на танцульки приехала!", и еще что-то там про трудности и лишения… Устав за много лет службы читал. И помнил. Я была гордой птицей, схватила свою шинельку и, глотая слезы, вылетела на улицу. Как я преодолела сугроб, который намело прямо у двери, в два с половиной метра, я сама до сих пор не понимаю, я перевалилась через него и поползла (идти было невозможно) в сторону общежития. Жилище наше находилось на территории части, всего в трехстах метрах от узла связи и по хорошей погоде ходу то 5-8 минут, но при такой пурге я ползла домой 2 часа. Мело так, что было непонятно где небо, где земля, я карабкалась на сугробы, потом сваливалась с них и упорно пыталась двигаться вперед. Меня отметало обратно, с левого боку от себя я слышала уханье и глухое ворчание океана и понимала, что ползти надо вдоль этих звуков. Забравшись на очередной сугроб, я рухнула вниз и напоролась щекой на сухие бодылья, торчащие из-под снега. Наконец-то, размазывая сопли, слюни, слезы и кровь по своим юным девичьим щекам, я доползла до нашего стойбища. А его-то и не было! Одна труба торчала из-под снега. И все. Поревев еще немного рядом с трубой, я определила место нахождения двери, и, поминая недобрым словом Педаса, теперь-то окончательно убедившись, что фамилия его совершенно правильно определена моряками, стала копать руками снег. Откопав дверь до середины, я стала тарабанить в нее, погребенные под снегом Галка и Тонька толкали дверь изнутри, наконец отжали ее, и я рухнула кулем вниз к их ногам. Галка, увидев моя физиономию, решила, что меня убили. Потом они меня отпоили чаем, мы еще долго ругали Педаса пидорасом… и наконец уснули. Три дня бушевала пурга, через три дня все стихло, пришли моряки, эдакие Чипы и Дэйлы, откопали нас и извлекли на свет божий. Галка рассказывала на Узле Связи всем, как ей меня было жалко, когда я плакала, как обиженное дитя, все жалели меня и ненавидели Педаса.

Ух ты, мы вышли из бухты

Приблизительно так я распевала во все горло, когда мчалась по берегу Тихого океана, точнее, Авачинской бухты, в сторону своего запасного командного пункта (ЗКП), где должна была нести вахту на радиостанции, держать связь с кораблями. Проводились учения, уже не первые в моей службе, я четко представляла себе всю важность события. Бежать было около 10 км. Опоздать на вахту было нельзя. Расстрел. Все. Точка. Ничто не предвещало беды, солнце светило ярко, прекрасный месяц июль, я вприпрыжку бежала по берегу, босоножки в руке, распевала песни и радовалась жизни. Позади остался дивизион малых противолодочных кораблей, берег был совершенно пустынный и я, недолго думая, сбросила форменное платье, тельник, и в трусиках и лифчике (заодно позагораю) прямо на берегу стала выделывать перуэты, мостики, шпагаты. Годы, отданные спортивной гимнастике не прошли зря. Вовсю нарезвясь, аки молодая лань, я стала натягивать на себя форму, все-таки на место службы прибыть в лифчике и трусах было не по Уставу, как вдруг откуда ни возьмись вылетела стая собак и бросилась с лаем в мою сторону. Как позже выяснилось, когда-то там был поселок, жили люди, но зона была цунами-опасной, людей выселили, собак люди побросали, и они со временем одичали. А тут я, на их счастье. Мне вдруг стало невесело, солнце померкло и я с визгом помчалась к океану. А океан на Камчатке холодноват, даже в прекрасном месяце июле, но я этого не почувствовала вовсе. Забежав в него по пояс - так и стояла, прижимая к себе форму, пока собаки не налаялись, бегая по кромке воды, и не убрались восвояси. На всякий случай я постояла еще минут 5, выбралась на берег, натянула форму, и помчалась во весь дух на боевой пост. Бежать пришлось резво, оставляя позади себя пыль от молодых копыт, я помнила про учения и про расстрел. Прибежала, приняла вахту и важно стала прослушивать эфир. Тут позвонил телефон, трубку взял командир отделения, старшина Пивнюк. Витька послушал-послушал захлебывающуюся и икающую трубку и начал дико ржать, глядя на меня. Досмеявшись до колик, согнувшись пополам, он таки выложил мне историю моего позора. Как оказалось, за всеми моими передвижениями на берегу наблюдало два дивизиона: МПКашек и Тральщиков... Вся оптика была направлена в сторону берега, где резвилась морячка в труселях. Долго же я потом по берегу не гуляла.

Какая сука по палубе босиком ходит?

Подходил к концу первый год службы. Позади уже много всего. Тревоги, учения, занятия, вахты – все стало привычным. Уже и первый отпуск на родину прошел. Служба идет своим чередом, а душа требует приключений. Корабли, стоящие у причалов и уходящие в морские походы, тревожат мою романтическую натуру. Я уже достала всех своими просьбами взять меня в море. И это случилось!!! Мой начальник УС, каптри Розовский Роман Романович, грозный и неприступный, как морская крепость, отбыл в очередной отпуск и на мое счастье замещать его остался флагманский связист Короляк В.И., добрейшей души человек. Нытьем своим о желании сходить в море я достала и его. И вот, в одно прекраснейшее августовское утро выходного дня раздался звонок в дверь. Открыв дверь, увидела рассыльного. Он сказал, что меня вызывает к себе срочно Короляк. Быстро натянув форму, я ринулась на Узел связи. Хитро улыбаясь, Василь Иваныч спросил: "Ну что, в море не перехотела сходить?" Сердце замерло. Потом бешено заколотилось. От счастья, что называется в зобу дыханье сперло, сказать ничего не могла, только мотала головой. Нет, нет, не передумала, конечно, возьмите меня в море, мне очень надо. Василь Иваныч рассмеялся и повел меня на дивизион МПКашек. На борту МПК я уселась тихо в каюте в уголок, боялась, что меня выгонят… И совершенно правильно боялась. На мою беду на дивизион прибыл начштаба Мартиросян и обнаружил на корабле безобразие в виде меня. Досталось всем. Корабль ушел в море без меня. Горю моему не было предела, я весь день пролежала на своей коечке, глядя в потолок. Наступил следующий день, утро было ранним и таким же солнечным, как вчерашнее, когда затрезвонил дверной звонок. Опять рассыльный: Вас Короляк вызывает. Видя мою расстроенную физиономию, Василь Иваныч хохочет и вдруг говорит: "Уехал Мартиросян в отпуск, "Альбатросы" в море на стрельбы уходят, бегом, нас ждут". Я по-прежнему еще не верю в удачу, но ноги уже несут меня на дивизион МПКашек. Я мчусь вместе с Василием Ивановичем по пирсу, волосы назад, пилотка в руке, нам орут с корабля: Быстрее, быстрее… Я на ходу снимаю босоножки, тяжело бежать на каблуках и последние метры по пирсу и по кораблям бегу босиком. Влетаем на борт и почти сразу корабль отходит. Уфффф… "Альбатрос" идет по Авачинской бухте, рассекая водную гладь, и я понимаю, что обратно он уже не повернет и - ура, ура, ура, сбылась моя мечта. Мне освободил свою каюту замполит, охреневший, что его лишила личного пространства непонятно откуда взявшаяся девушка, принесли робу, не могла же я в платье ходить по кораблю, я нарядилась и стала самым что ни на есть настоящим моряком. Вот только незадача, обуви моего размера не нашлось, а в босоножках не походишь по трапам и палубе. Посмотреть, что творится за пределами каюты очень хотелось. И я начала свой поход по кораблю… ага, все суетятся, каждый занят своим делом, моряки удивлены и ошарашены моим присутствием, провожают удивленными взглядами. Выхожу на палубу, шлеп, шлеп, шлеп… Корабль на полном ходу проходит линию мысов, за кораблем прыгают касатки, провожают в море, слева по борту остались скалы Три Брата. Там где-то за ними, на том берегу, наш ЗКП. Красота такая, захватывает дух… Ветер соленый в лицо. Налюбовавшись красотами, я ухожу с палубы. А на палубу выходит командир корабля, меня он еще не видел, наша встреча состоялась позже. И позади себя я слышу крик: "Какая сука босиком по палубе ходит?". На палубе остались отпечатки моих ног. А сука в это время стояла за дверями и тряслась от мысли, что ее на хрен выкинут за борт…

Не выкинули. А заставили нести службу, как и все. На борту кроме меня из так сказать посторонних были еще флагманский связист и зам. командующего флотилией. А тем временем мы уже вышли в океан и пошли к квадрату, где должны были проходить стрельбы. Штормило на 3-4 балла, корабль качало, меня тошнило. А служить надо. Напросилась. Внизу, в радиорубке, было душно и качало. Связисты уступили мне место, я попыталась связаться с нашим УС на берегу, но они упорно не отвечали, как потом выяснилось - они ушам своим не верили. Женский голос с корабля - такого быть не может, и не отвечали. Напрасно взывала я к ним. Качка изматывала мою еще не совсем моряцкую душу и я ретировалась в каюту. В горизонтальном положении было полегче. Но лежать мне не дали, рассыльный постучал в дверь и сказал, что командир зовет на мостик. Я поднялась наверх, там был весь командный состав, со мной познакомились и велели искать какую-то торпеду. Мы были уже в заданном квадрате и корабли проводили стрельбы. А мы должны были искать торпеды. Все стояли и смотрели в море. Смотрела и я. И думала: "Ну что мужики за козлы-то такие. Хоть бы показали как выглядит их торпеда, я то уж тогда бы точно ее нашла". Хочу сказать, что на мостике болтало еще сильнее, чем внизу. Но надо было стойко переносить тяготы и лишения. Я терпела качку и думала: А если война… надо терпеть. Потом был обед, где командир сделал запись в бортовом журнале о том, что со времен Великой Отечественной войны в море на борту военного корабля впервые находится женщина. Все поаплодировали и принялись за еду. Отсутствием аппетита никто не страдал, несмотря на качку. Кроме меня. Я не могла смотреть на еду и делала вид, что не хочу есть. Еле дождалась окончания обеда и опять удрала в каюту. В море мы находились двое суток, к концу первых мы зашли в бухту Водопадную, к нам пришел катер и забрал зам. командующего и Василия Ивановича. Василь Иваныч, глядя на мое позеленевшее лицо, уговаривал уйти с ними, но я не могла. Я ведь так долго просилась в море. Как я могла уйти так быстро? На третий день наш "Альбатрос" вернулся в базу. Я ступила на пирс, шла по берегу, почему-то под ногами все качалось, и коечка моя в общежитии, куда я упала без сил, тоже качалась. Вечером пришли наши ребята-связисты и позвали с собой в увольнение. И я, такая вся морячка, важная, сопли пузырями, им говорю: "Никуда я не пойду, мы только сегодня В БАЗУ вернулись…" Ну, о чем мне, настоящей морячке, было с ними, береговыми, говорить??? Вот то-то же.

Стреножилась

Галка Левченко, старшина второй статьи, радистка 1 класса нашей бригады, была фигурой замечательной и приметной во всех смыслах. Она единственная из немногочисленных женщин, служивших на Узле связи, имела лычки. Наш доблестный командир Три Р (Розовский Роман Романович) или как его звали между собой матросы – Ежик резиновый с дырочкой в правом боку, женщин видимо не очень-то любил или не признавал их значимость в военном деле и потому объявил всем сразу: никогда, пока он служит, ни одна женщина не получит никакого звания. Рассчитывать на его милосердие или справедливый страшный суд не приходилось. Ну что ж, чистые погоны – чистая совесть. В конце концов не корысти ради… Галка же прибыла к месту службы на Камчатскую флотилию с Херсона уже с лычками. Сорвать с нее погоны у Розовского не получалось. Было не за что. Служила она хорошо, дело свое в виде точек и тирешек знала, Устав изучила, но иногда на него забивала. А спорить с ней себе было дороже. Для меня, молодого матроса, она должна была стать умом, честью и совестью. От нее я должна была набираться профессионализму, но не набиралась ничему. Ей было лень меня учить и не хватало педагогического таланта, поэтому специальность радиотелеграфиста я постигала сама или с помощью моряков-срочников, которые были рады оказывать мне помощь хоть круглосуточно. Жили мы с Галкой в одном бараке, так называемом женском общежитии при части, это была захудалая квартирка, в которой не было воды, стоял разбитый унитаз, никаких удобств не было вообще. По ночам по кухне и коридору носились крысы ростом с хорошего зайца. Зимой наш барак частенько, когда случалась пурга, заметало по самую трубу и мы сидели в своем бараке до окончания пурги, потом приходили моряки и откапывали нас.

Единственное, что у Галки получилось в отношении меня – это за полгода нарастить на мне лишние килограммы. Галка была хохлушкой, в еде толк знала и готовила хорошо, сама была девушкой аппетитной, видимо и меня решила подогнать под свои стандарты. Она наваривала большую кастрюлю борща, которую мы выносили в коридор на холод, холодильника у нас не было. За ночь борщ замерзал, мы его потом отковыривали ножом, накладывая в миски ледяными кусками… Не одним борщом она меня кормила, она пекла чудные торты, от которых отказаться было невозможно. Уж не знаю, что бы я делала еще через полгода, наверно пришлось бы расшивать форменное мое платюшко, но на мое счастье, вернувшись из отпуска, я обнаружила присутствие в Галкиной жизни моряка-любовника. Она окружила его заботой и лаской, холила, лелеяла и откармливала своими кулинарными шедеврами. И даже мыла ему ноги. В столовании мне было отказано. Пришлось мне переходить на собственноручное приготовление себе еды. Тортов не стало. Килограммы исчезли.

Так мы и жили в совместной квартирке, служили Родине, меняя друг друга на радиостанции, ссорились, мирились, сплетничали, праздновали вместе праздники. Как-то на очередной наш женский день 8 марта мы с Галкой поехали к ее украинской знакомой в гости. Посидели у нее хорошо, долго, с салом, горилкой, русскими народными и украинскими тоже народными. Уезжали из гостей уже вечером. Я была совсем молода, ничего спиртного не употребляла, Галка же набралась конкретно. До остановки я ее практически доволокла на себе. В автобусе мест свободных не было, мы стояли впереди, между боковыми сиденьями, Галка все время что-то громко рассказывала и хохотала, люди оборачивались, ей было наплевать, а мне было неловко. Но приходилось терпеть. Когда мы уже подъезжали к нашей остановке, я сказала Галке: "Выходим" и стала пробираться к выходу. Обернувшись увидела, что она стоит наклонившись и что-то делает внизу с сапогами. Повторюсь, Галка была крупновата и ее филейная часть, когда она наклонилась, оказалась перед носом сидящего пожилого дядьки-инвалида с палочкой. Отвернуться он никак не мог, краснел, бледнел, пыхтел, потел, а Галкина задница качалась перед его лицом. Тем временем автобус уже подкатывал к остановке, я говорю Галке: "Ты что там копаешься, мы выходим"… А надо сказать, что у Галки на сапогах сломались собачки и она вместо них прицепила скрепки. Галка поднялась и на весь автобус с хохотом объявила: "Ща погоди, я стреножилась, бля!" И опять согнулась и стала расцеплять скрепки. Автобус качнуло и мужик носом уперся в ее пятую точку. Я похлопала Галку по заднице. Она разогнулась и обернувшись к мужику заорала: "Ты че, козел, меня по жопе хлопаешь, я тебе сейчас вторую ногу сломаю!" Мужик и так сидел ни жив ни мертв, но тут вообще впал в ступор. Я схватила Галку и потащила из автобуса. Мы вывалились на остановку и пока ждали наш автобус до гарнизона хохотали без остановки полчаса. Сапоги Галка так и не починила и время от времени стреноживалась в самых разных ситуациях.

О Камчатке..... которой были отданы мои юные годы...

Пусть он не так красив,

И в общем-то суров!

Пусть серый он, но это же не Сочи!

Но он прекрасен, что ни говори.

Вулканами сверкает днем, огнями - ночью.

И взгляд не отвести от тех вершин,

А слово-то всего одно - Камчатка!

Но разве можно жить здесь без души!

И не отдать ей душу без остатка!

...Камчатка... Край вулканов, затерянный полуостров на краю земли... Здесь я стала моряком! Этот полуостров, когда-то казавшийся мне недосягаемым, в один осенний дождливый день, когда я, совсем юная девчонка, прилетела на него, вдруг стал родным, близким... И неважно, какое время было на дворе: лето, порой холодное и хмурое, осень - то цветная, то дождливая, зима - снежная, вьюжная, но теплая и ослепительно белая, или грязная весна, когда лужи, лужи, и не ходит транспорт и надо бежать на службу по колено в грязи... Камчатка завладела моим сердцем с первого взгляда. Потому, что у нее есть ОКЕАН. Он всегда рядом, он живой, и я точно знаю, что я вернусь к нему...

О том, как я ушла в первое плавание…

Мне было 14 лет, я закончила 7 класс и страстно мечтала о морях-океанах. Ничто не могло меня своротить с этого пути, я должна была стать адмиралом и все тут. Мечтала я по-тихому, то есть не озвучивала это вслух, потому что: 1.Боялась спугнуть мечту 2.Мать моя могла всыпать по первое число, она-то уж точно никак не могла понять, почему море? Почему моряк? Она своих детей видела почему-то продавцами. Может быть, сказалось тяжелое военное детство, послевоенные голодные годы, потом периоды дефицита, когда мы всей семьей стояли за колбасой и мясом в километровых очередях. И, видимо, торговый работник ассоциировался с достатком. Но! Меня мало волновали докторская и молочная, я хотела моря. И все. В ту пору моя старшая сестра вышла замуж. И… О, счастье! Ее муж был помощником капитана. Правда, не морским, а речным. Но это уже было так близко к моей мечте. Он каждое лето ходил в рейсы по реке Печора, навигация открывалась в середине мая и заканчивалась к ноябрю. У меня были летние каникулы и тянулись они однообразно. Гулянки во дворе с подружками, футбол с пацанами, речка… И вот, в один прекраснейший день отец приехал на обед и сказал маме: "В Печоре стоит Валеркин пароход". Больше я уже ничего не слышала, я схватила пакет, крикнув маме, что пошла за хлебом. И пошла. Сначала пошла, потом помчалась, как говорится – волосы назад. Вылетела на берег Печоры, определилась со стоянкой Валеркиного судна, еще пять минут, и я была на борту. Обследовала сухогруз, и тут на дебаркадере покряхтело и покашляло радио и кто-то грозный сказал: "Минск"! Погрузка закончилась, освобождайте место "Украине". Счастливого плавания". Опа! Я затихла в рубке. Пыталась превратиться в моль. Валерка залетел в рубку, увидел меня, сказал мне выметаться быстренько. Но я, сделав невинные глаза, вдруг стала канючить и врать: "Возьми меня с собой, пожалуйста, мама знает, она не против". Мобильной связи не было, да и вообще никакой не было, проверить он бы все равно не смог. Я ныла пять минут, а с дебаркадера ругались всякими словами на наш "Минск". И мы отчалили. Не знаю, поверил мне Валерка или нет, но мы отошли от берега и направились вниз по течению, повезли строительные материалы строящемуся тогда Усинску, ныне центру нефтедобычи Республики Коми. Рейс длился ни много ни мало две недели. Я вернулась домой счастливая! Но без хлеба. Мне казалось, что я великий мореплаватель, а великим пиздюли не положены. И больше мне ничего не казалось. Я мчалась домой на крыльях, взлетела на 5 этаж. Мамы дома не оказалось, был отец. Увидев его взгляд, я поняла, что сейчас прольется чья-то кровь и даже догадалась чья. Быстренько выскочив из дома, я залетела к соседке, где и была мама. Мама увидела меня и заплакала, она обнимала меня и обнимала и почему-то не ругала. Мне было ужасно стыдно, что я ее так огорчила. Мама меня поняла, вечером все смеялись, вспоминая мой побег. В следующий рейс мама мне уже сама предложила покорить теперь уже верховья реки. На сбор вещей было отведено 10 минут. Валеркин сухогруз опять стоял в Печоре.