Александр Воробьев рассказывает о войне по воспоминаниям своих дедов и тестя.

То, что ОНИ не любили ее вспоминать, а соответственно о ней рассказывать, для меня и моих знакомых не было большим секретом. Когда сегодня мы это обсуждаем во время празднования Дня Победы или просто в кругу "запятидесятников", то с грустью осознаем, что уже просто опоздали.

Опоздали, к сожалению, безвозвратно.

И картина попыток нашего общения с участниками этой последней страшной мировой трагедии, как оказывается, достаточно у всех похожа.

Когда нам впервые очень захотелось узнать о Войне, мы были еще слишком юными и не готовыми к суровой и не очень героической правде. ОНИ это прекрасно понимали и не хотели рушить стереотипы идеологии в наших душах. ОНИ были очень мудрыми, эти наши отцы и деды, матери и бабушки. Разве сможет мальчонка с горящим взором после А. Гайдара, Л. Соболева и А.Фадеева услышать про что-то совсем другое, далекое от дружного раскатистого "Ура" из фильма "Два бойца"?

И никакой критики и отрицания. Сам вырос на этом.

Но это была одна сторона самой почетной медали "За Отвагу". До другой стороны мы еще тогда не доросли. Мы еще не читали Г. Бакланова, В. Некрасова и В. Астафьева. Слышать, что война- это страх, кровь, грязь и адский бесконечный труд, мы не очень хотели.

И ОНИ это понимали.

Потом, годам к тридцати-сорока, нас снова потянуло к НИМ, но мы опоздали. Спрашивать уже было некого. А если кто еще и был жив, то никак не хотел об этом вспоминать. Ведь столько лет прошло. Да к тому же за столько лет жизни без войны они обрели стойкие сомнения в том, что совершили что-то героическое. Вон сколько книжных и киношных героев вокруг за это время образовалось. Да нет, мы просто когда-то в ней участвовали и все.

Я не говорю о тех, кто однажды раз и навсегда был записан в вечные ветераны, порой против своего желания. Поначалу они испытывали тяжелое чувство неловкости, общаясь с пионерами и комсомольцами. Ведь надо было рассказывать как-то не так, как было в памяти. А потом это чувство стало уходить, уступая место героическим подробностям и всплывшим вдруг в памяти эпизодам. Но их за это нельзя осуждать. Далеко не у всех были свои семейные ветераны, а если и были, то, опять же, очень неважными рассказчиками.

А надо! Ох, как надо, чтоб память о Войне была установлена в голове каждого человека, считающего себя гражданином своей страны. И память эта должна иметь такую защиту, чтоб никакие силы не смогли ее стереть или поменять на вовсе уродливое сожаление, что ты так и остался никем не завоеванным.

Ведь самое-то непонятно трагичное, что о Войне той самой сегодня уж помнят на нашем "шарике" как-то странно. И это мягко сказано.

На той стороне, где всякие Америки, снизу просто не знают, а сверху особо гордятся. Хотя спроси о чем, так даже не скажут - с кем воевали. Мы выиграли Вторую Мировую и все тут! Она у них по-другому называется, не как у нас, потому как в иной системе измерений осталась, как и все остальные. "Там, за горизонтом", как очень давно пели наши Самоцветы.

Европа так просто в сомнениях бьется. Вроде единая теперь, а в этом вопросе "есть варианты", как в Одессе говорят. Одни по полной воевали, а другие тихо коров растили, да рыбу ловили, детей выращивая немерено, т.к. был комендантский час. А делать то что?

Но думы - думами, а за единство надо бороться. Вот и ставят памятники победы, где детей строгали. А тех, кого рьяный Адольф так и не взял, так и судит пресловутая Карла Дель Понте. И понять теперь, кто с кем воевал, а тем более, кто кого победил, не просто сложно, а порой, невозможно.

А дети эти ихние, взращенные на титьке безраздельной демократии! Они поделились на Фа и АнтиФа. Бьются и счастливы, путая порой, кто есть кто.

Наши Деды и Отцы должны жить в наших внутренностях, даже если мы никогда их не видели из-за Войны той самой. Потому что мы не те. Мы эти.

И с этим поделать ничего никогда не сможем. Хоть ты по четным дням недели в Куршавель туда-обратно и "суши" изо рта не вынимаешь.

У меня остались оттуда, из той Войны, два деда и тесть, хотя отцом я называю его с гордостью.

Не берусь ручаться за точность рассказа, потому как все его моменты были страшно эпизодическими и растянулись в моей жизни на тридцать с лишним лет. Но я хочу передать их такими, какими они остались во мне, - без ретуши и редактирования логикой и правдивостью. Что запомнилось, о том и скажу.

Итак:

Дед мой по Отцу, которого я никогда не видел, потому что с Войны он не вернулся. Погиб.

Бабуля моя любимая, правда, никогда этого слова не произносила.

Она говорила: "Ваню убили". Словно шли мимо вологодские жиганы с ножиками да кастетами и убили Ваню, мирно идущего домой со службы в сельском совете или около того.

Она никогда не произносила пафосных слов, вроде "героически", "за Родину" или "в бою за свободу". Для полкласса образования это было бы странно и неискренне. Она всегда знала только одно: он ушел на войну и не вернулся. Ушел, потому что это было надо, а не вернулся, потому что это война.

На войну мужики для этого и уходят, чтоб никогда не возвращаться. Особенно хорошие, работящие, здоровые мужики, оставившие под крышей своего крепкого дома троих детей. Одним из этих детей и был мой отец. Он был старшим, а значит, следующим в ответе за все, в том числе за ту самую Родину.

Похоронка на Деда пришла всего через два с половиной месяца.

Я как-то считал, что если все прикинуть по правилам той военной логистики, то в бой он попал, что называется "с колес". В лучшем случае трехлинейку освоил, если ему ее дали, а не поручили "добыть оружие в бою". Своего оружия у крепкого крестьянина из деревни Илемное Кадуйского района быть просто не могло.

Хотя…

Было у него свое оружие. Очень сильное.

Был он грамотный. Работал в местных каких-то органах. И использовал он его во благо людей, как и положено на Руси.

Та самая его грамотность многих спасла от смерти неминуемой. И Гришиных, и Демичевых, и других, кому он справки выписывал. А со справкой человек мог уже и уехать куда-то, чтоб не раскулачили его со всеми последствиями как врага народа.

Черный воронок приехал за ним через несколько дней. Но поздно было. Дед мой на Войну уехал уже. Под Москву. В самый тот тяжелый период.

Может, его органы и искали. Да поздно было. Если и нашли, то уже полностью искупившим. По максимуму. А потомки Демичевых и Гришиных теперь живут в Питере. Все хорошие люди. Главный врач нашего доблестного Зенита в том числе.

Рассказать о своей Войне мой дед не смог. Сделали это другие.

Мой дед по материнской линии.

Как он попал на берега Баренцева и Белого морей, мне неведомо. Эта сторона его жизни теперь навсегда под грифом "секретно", по крайней мере, для нашего поколения.

Мой Отец на Войну таки попал. В 1944-м. В Гремиху, она же Йоканга.

Там и Маму нашел. Оттуда и Дед мой и его история.

Был он начальником большой фактории, как это называли на Белом море. Это несколько рыболовных хозяйств, вытянутых вдоль морского берега. Расстояния на Севере до сих пор немереные. Зимой на оленях, а летом как придется. Дома бывал редко, надо было рыбу давать стране. Но и об одном из основных предназначений человека на земле не забывал, и восемь детей было тому лучшим подтверждением.

Арестовали его перед самой войной по чьему-то доносу. Как жили без него, не представить даже сейчас. Кормило море, да люди добрые помогали, чем могли. Ждать его, конечно, ждали, но сильно не надеялись. Время было такое беспредельное.

А он взял, да и вернулся. Чудо или справедливость здесь были не при чем. Рыба стране была нужна так же, а то и больше - война началась. А лучше деда моего, как показала жизнь, никто справиться с этим не мог.

Но Александр Германович как-то по-своему оценил происходящее. Некоторое время поприходил в себя после харчей и уюта лагерного, а потом собрал вещмешок, назначил сына Василия за старшего и ушел на Войну. Добровольцем. Призвать бы его не призвали. Бронь у него уже образовалась.

Но его и там нашли те же, кто до этого сажал. Все по той же необходимости рыбной. Земли, где мясо выращивали, уже под немцем были.

А пока он воевал, самая младшая дочь умерла от голода. Да и Шура, моя мать, уже доходила в цинге. Жена, хлебнувшая лиха до отвала, попыталась упрекнуть его в добровольном патриотизме, но Дед прекратил все одной фразой:

- Война, Надя. Страна в опасности, а ты про свое…

И больше к горькой той теме не возвращался.

Сколько я потом не спрашивал его "про войну"- все было напрасным. Он мог говорить о чем угодно в силу высокого самообразования и природной мудрости, но только не о войне. И только когда ему было за 80, а я учился в Системе, что-то он решил вспомнить. И это что-то уложилось всего в два эпизода:

- Против нас егеря финские стояли. В атаку идут, мундиры расстегнуты, а под ними свитера с оленями. Целиться хорошо было. Стреляешь по оленям, а егеря на проволоку заграждения ложатся.

- Война, Саша, такое некрасивое дело. Ведь людей убивать никого не учили. А деваться некуда - или ты его, или он тебя. День прошел, ты живой, и в этом весь твой подвиг.

Умер он у себя в северном краю. Тихо, словно закончив положенный отчет. О чем думал перед смертью, никто не скажет. А Война его ушла вместе с ним. Без салюта, процессии и наградных подушек. Наверное, именно так уходят простые солдаты, которым удалось когда-то с нее вернуться.

Мой тесть не дожил всего двух дней до 60-летия снятия блокады Ленинграда. Он готовился к этому дню и даже заказал новый костюм в ателье. А то, что он жил после возвращения с Войны в Уфе, значения не имело. Приглашение на вручение медали он получил, как и те немногие, кто воевал под Питером, но остался жив.

Когда во время поминок зазвонил телефон и женский голос спросил, почему Лиманов П. И. не забирает готовый заказ, мы не сразу поняли, о чем идет речь.

Последнее время он жил один, стойко отказываясь от настойчивых предложений своих детей в Москве, Питере и Уфе. Регулярно ездил в гости, но стеснять никого не хотел. Да и Евдокия его ясноглазая здесь похоронена, разлучаться надолго нельзя.

Пашку Лиманова призвали в 42-м из родной деревни Бакалы. Собирали всей округой. Одели добротно: валенки, рукавицы, теплое белье и почему-то буденовка от военкома.

Потом долгие перегоны. Ближе к фронту бомбежки и первое ранение. Формирование и определение в роту разведки. Фронтовая, армейская или какая другая по подчинению - не помню. Знаю только, что командиром взвода был у него Говоров В. Л. Да, именно сын того легендарного командующего Ленинградским фронтом. Но только Вовку своего (так тесть мой говори) он не пристраивал к своим лампасам поближе и даже не встречался. Изредка звонил сам, да и то сыновьим начальникам.

А потом все по истории с географией.

Ленинградский, Волховский фронты, Прибалтика и встреча Победы в Кенигсберге. Старший сержант, и вся грудь в медалях и орденах. Звали на офицерские курсы, но так видать сержант Лиманов навоевался, что блеск погон он без сомнения променял на дорогу домой. До 1949 года служил в Таллинне, а уж там и домой разрешили собираться. К чему я так все около Войны? Да все потому же. Уж и история другая, и доблести с отвагой выше некуда, а результат тот же. Никакой.

Не хотел вспоминать он о ней. Ни в какую.

После войны в Эстонии - еще проходит. А вот от цифры 42 до цифры 45 -никак. Посмотрит на тебя, махнет рукой по-лимановски:

- Николаич, ничего там интересного не было. Давай лучше за Победу, она-то точно была.

Вот и все. Слушать особенно не устанешь.

Но, как и в предыдущей истории жизни, что-то было рассказано. Самая малость. А уж из нее, что запомнилось. Страшное и смешное рядом. Это возможно, особенно на Войне.

- Морозы у вас, Николаич, никогда не забыть. Вот в Башкирии и за пятьдесят бывает, а ничего. Ваши за тридцать, но до самой печенки. Пошли в такой мороз за языком. К окопу передового охранения тихо добрались. На последнем броске туда. А там брать некого. Все мертвые. Замерзли.

Или

- Стоим под Кенигсбергом. Уже тихо, стрельбы нет. Богатые усадьбы или как там их, фольварки что ли. В подвалах консервы разные, копчения.

Володя говорит мне: "Пашка, приготовь чего-нибудь горячего. А то все на консервах". Ну, я ведь деревенский, готовить умею. Пошел, набрал в погребе всякого и на кухню.

Искал печку - нету. Смотрю, буржуйка ихняя стоит. Вся красивая такая. Открыл заслонку, дров напихал и разжечь пытаюсь. Тяги нет. Искал, искал шибер - нет и все тут.

Уже вся кухня в дыму. Хорошо лейтенант молодой зашел. Москвич. Только из училища. Посмотрел, да как захохочет. Газовая плита это оказалась. А я когда их видел-то?

Что захотел рассказать Солдат? Да о том страшном, что, наверное, до сих пор во сне видит. И о том, от чего вдруг стало весело, когда уже Победа пришла. Когда понятно стало, что можно смеяться и помнить об этом.

А. Воробьев. Декабрь 2007 г.