О Бехтеревой

Эту статью о Бехтеревой я захотел написать после того, как услышал в некой телепередаче, что она на старости лет чуть ли не выжила из ума. Набрел я на ту передачу случайно – переключал каналы.

Это было как гром среди ясного неба, и говорил это какой-то академик РАН, и никто его не пресек, не остановил, не устыдил. От неожиданности и возмущения я даже не запомнил, что это было и где это все происходило – ни телеканал не запомнил, ни название всего этого теледействия.

В сущности, передача была посвящена не Бехтеревой, а Ванге, и о Наталье Петровне вспомнили вскользь, но слышать это было очень стыдно, неприятно.

Я сейчас же вскипел, но потом успокоился, подумав, что люди не всегда пребывают в собственном уме, и этот академик только что оскорбил, скорее всего, самого себя.

Я познакомился с Натальей Петровной Бехтеревой за год до ее смерти, в 2007 году. Я собирал тогда интервью для книги "11 встреч", и, пожалуй, интервью с Бехтеревой было лучшим в этой книге.

Мы явились на интервью вдвоем с другом – в общем-то, он его и организовал – я задавал вопросы, Бехтерева отвечала, друг молчал и слушал. Там было что послушать.

Наталья Петровна оказалась женщиной небольшого роста, отнюдь не старушкой, с внимательным, умным взглядом. В ней ощущался человек сильной воли, очень жесткий, и эти черты своего характера она предъявила немедленно, тут же остановив меня: "Этот вопрос не интересен, переходите к следующему". А потом у нас было даже не интервью, а, скорее, беседа, потому что непонятно было, кто же кому задавал вопросов больше – она мне или я ей.

Она виртуозно владела искусством вести разговор. Она тут же узнала, что я – подводник, много лет провел в море, в походах и ее интересовало все – состав воздуха, режимы работы, сон, бодрствование.

Я же начал с вопросов о ее семье, которые она, как потом выяснилось, терпеть не могла. Именно их она и объявила неинтересными и перевела разговор.

Это был настоящий ученый, выдающийся ум – это я могу заявить только потому, что я много раз встречался с настоящими учеными, да и сам когда-то собирался посвятить себя научной работе – но судьба распорядилась иначе – я попал на подводные лодки.

– А вы там спите? – сразу же спросила Наталья Петровна, и мне пришлось очень долго рассказывать ей о том, как человек спит в замкнутом объеме, под водой, на глубине 100 метров.

Я рассказал ей, что сон в отсеке подводной лодки очень беспокойный, непродолжительный, что чаще всего он разбивается на два этапа – 4 часа, а потом еще 2-3-4 часа, если тебе повезет. В основном же там случается длительная бессонница – ты просто лежишь с открытыми глазами, никак не можешь уснуть, которая вдруг сменяется провалами, когда ты просто падаешь в сон, который, временами, отличается необычайной ясностью – во сне ты ходишь и действуешь, как наяву. Там ты ссоришься со своим сменщиком на боевом посту, с друзьями, или просто споришь о чем-то – никак не припомнить потом о чем – и все это так явственно, что потом, уже очнувшись, ты никак не можешь отделаться от мысли, что существует, на самом-то деле, не одна, а сразу несколько реальностей, и что время можно было бы назвать Временем с большой буквы; и еще тебе начинает казаться, что все события существуют в нескольких вариантах, и только в момент наступления времени настоящего все варианты сходятся в одну точку только для того, чтобы потом тут же разойтись по своим параллелям.

Мы с ребятами даже договорились: если что-то не так, спрашиваем: было ли это на самом деле – если нет, значит, это был сон.

Она слушала очень внимательно, а затем сказала, что все это от недостатка информации, что мозг человека привык получать огромный объем информации от всего – от солнца, ветра, от земли, от окружающей природы.

Например, человек проходит мимо дерева, и совсем не обращает на него внимания, но его мозг фиксирует не только положение ветвей, он способен сосчитать даже все листья на всех ветках – вот только информация эта нужна ему для какой-то своей работы, пока неизученной людьми, но уж точно, очень ему, мозгу, необходимой.

И от недостатка такой информации мозг человека начинает придумывать себе образы, фантомы, иногда такие реальные, что их можно даже потрогать, ощупать, ощутить, и тогда человек не понимает, в какой реальности он находится и что для него является реальностью.

Ее интересовали лодочные звуки, вибрации, поля – электрические, магнитные – любые. Она очень подробно расспрашивала о влажности, температуре в отсеках.

Ее интересовало то, как человек на лодке чувствует надвигающуюся опасность, и чувствует ли ее вообще, и есть ли там предчувствие какой-то беды, и как мы себе его объясняем.

Я говорил, что это чувство на лодке присутствует. Все время тебе кажется, что кто-то рядом стоит и сейчас что-то произойдет, какое-то сгущение что ли, будто густеет воздух, все вдруг становится плотным, как перед грозой, и испытываешь облегчение, когда что-то случается – тебя как отпускает.

А она говорила, что это, скорее всего, реакция мозга на экранирование металлическим корпусом лодки человека от окружающего мира, воды.

Я говорил, что тут, на лодке, у нас мир искусственный, что тут искусственно все – даже воздух, и что, наверное, все дело в том, что сбиваются биоритмы, и запаса земных сил хватает человеку только на 56 суток. Только 56 суток и все. И еще я говорил о том, что именно эта цифра отведена человеку для адекватности не только на лодках, но и на надводных кораблях.

Например, в английском флоте, в том числе и в гражданском, давно уже об этом известно, и моряк, прибывающий в море более этого срока, прибыв на землю, на некоторое время даже лишаются некоторых прав – например, не может свидетельствовать в суде, подписывать бумаги – тут речь идет о частичной утрате дееспособности. Потом это все восстанавливается, конечно, но не сразу.

А она со мной не соглашалась, и заявляла, что это мозг, прежде всего, страдает от негативного влияния внешней среды – замкнутого железного пространства в частности, – что он блокируется от этой внешней среды, а потом заново налаживает свои связи с миром.

Она еще интересовалась, чем же мы занимаемся на подводной лодке в свободное время. Я рассказывал ей, что там, под водой, у тебя вдруг открываются какие-то необычные способности – кто-то пишет стихи, рисует картины, сочиняет сказки и песни. А еще там тебя может посетить неистребимое желание что-то делать руками: вдруг весь экипаж начинает вытачивать из эбонита маленькие лодочки, или из дерева строить модели парусников. Она заметила на это, что мозг так спасается, он спасается так от недостатка все той же информации.

А еще я говорил о неистребимом желании читать. Это как в тюрьме – тут все читают, много, жадно. А она сказала, что мозг очень сильно, прочно связан со словом. Слово – как ключ, как сигнал, который не только высвобождает мозг для работы, но и заставляет его работать с большим напряжением. А мозг человека обожает работать, его надо нагружать постоянно и много. И одно-единственное слово способно активизировать всю эндокринную систему организма. И весь организм словно бы просыпается для необычайно продуктивного действия.

Мозг человека и любит работать, и хочет работать, и жаждет работать. Его надо нагружать и нагружать – каждый день, каждый час, каждый миг. Он не может без этого. Работа продлевает ему жизнь, его существование – и разумное и неразумное. В сущности, работа для него и есть сама жизнь, и она не прекращается ни на секунду. Заставь мозг ничего не делать, и он может серьезно заболеть, и работа мозга продолжается всегда и везде – во сне и наяву.

Я спросил: правда ли, что мыслители живут больше обычных людей. Она ответила, что правда – живут дольше и умирают в ясном сознании.

Мозг – самое загадочное явление в природе. Раньше мы думали, что знаем то, что в нем происходит, процентов на пять, но потом, по мере пополнения наших знаний, мы, пожалуй, оказываемся перед тремя процентами, и, вполне возможно, что чем дальше, тем все меньший процент нам останется. При работе с человеческим мозгом тебе вдруг может открыться то, что ты топчешься на месте, а потом ты возвращаешься в исходную точку, к началу своего исследования.

Я спросил: мозг так блокируется, не пускает нас к себе, не отвечает на наши вопросы? Она ответила, что мозг отвечает, но мы не всегда понимаем его язык, потому что, порой, мозг отвечает нам на своем, особом языке, который мы пока не понимаем. Наши слова, наш способ общения с ним на нашем родном языке, наши мысли, наши чувства мозг понимает и воспринимает, но ответить может так, что мы сейчас же почувствуем, что стоим перед целой вселенной.

И нам вдруг может показаться, что мы никуда не двинулись в общении с мозгом. Он может неожиданно вырасти до размеров космоса, в то время, как мы не только остаемся на своем месте, но и стремительно уменьшимся в своих размерах, в стремлениях, в желаниях.

И вопрос всех вопросов: как мозг порождаем мысль. Нам иногда кажется, что в этом понимании наступает небольшой прогресс, а потом – все сначала, и мы опять в самом начале пути.

Да, можно разъять мозг, разрезать его, распилить на части, распластать, вживить в него электроды – и ничего особенно не обнаружить. И иногда невозможно понять то, что кажется самым элементарным. А потом становится ясно, что ничего элементарного во всем этом нет, что это очень сложный для нашего понимания процесс, что мы не способны его воспринять – вот так сходу, сразу. Пока не способны. То есть, пока мы все еще только в самом начале на пути познания мозга. Столько прошло времени, а мы еще в самом начале пути.

Мозг не перестает нас удивлять. Мы все время открываем в нем что-то новое. Например, есть такие области, скажем так, бытия, которые Наталья Петровна назвала "Зазеркальем". Она об этом написала книгу, но я ей честно признался, что хотел бы услышать от нее очень точное определение, если только это возможно – хочется некоторой концентрации, резюме, сконцентрированной мысли на этот счет. А она сказала: только не надо делать из меня ведьму. Я сказал, что и не собирался, а она ответила, что многие вдруг начинают переходить на какую-то мистику, и ей это особенно неприятно.

Есть, безусловно, то, чего мы пока не способны постичь. Она была уверена, что мозг наш способен на это познание, а вот наше сознание – нет. Мозг способен воспринять информацию гигантского объема, но способ ее передачи человеку может быть блокирован. Видимо, так. Это некое самоблокирование или блокирование извне. Человек пока не готов.

Я спросил: может ли человек навредить Вселенной и не думает ли она, что это "блокирование" происходит именно из-за того, что так Вселенная от нас защищается. Она ответила, что это вполне может быть, что передача информации от Вселенной к мозгу и от мозга Вселенной, безусловно, есть. Как и есть так называемые "вещие сны", и она сама с этим сталкивалась, и объяснить это не может.

Наталья Петровна сказала, что в случае с "Зазеркальем" она будто подошла к такой области, за которой сознание способно уже отойти от своего носителя. И в этой самой области сознание может к человеку не вернуться. Да, она сама подошла к этой области, и еле-еле сумела отойти. И не без помощи церкви.

Я спросил: верит ли она в Бога. Она сказала, что да. В свою очередь она поинтересовалась: верят ли в Бога подводники, я ответил, что на море атеистов нет. В море много такого, что пока не поддается нашему осознанию. Море – это своеобразный мир, и там никак не отделаться от мысли, что оно – море – живое существо – оно тебя слышит, видит, понимает. А потом начинает казаться, что и корабль твой – живое существо, и ты начинаешь с ним разговаривать, просить его, договариваться.

А потом ты вдруг понимаешь, что и каждый механизм наделен каким-то разумом и с одними людьми он готов сотрудничать, а с другими – наотрез отказывается. То есть, одних лодка и все механизмы на ней, скажем так, любят и принимают, а вот других – терпеть не могут и отвергают, стремятся даже убрать куда-то, или истребить, если невозможно убрать.

А потом мы говорили с ней о Ванге. Она сказала, что встречалась с Вангой, и что Ванга была тем явлением, которое нужно было бы тщательно изучать, но люди – в силу ограниченности своего разума, растрачивали ее по мелочам. Они разменяли Вангу на свои мелочные желания, и Ванга не могла им противиться – поначалу не могла, и только в конце своей жизни научилась отказывать людям. Она говорила, что люди очень грубо обращались с даром Ванги, и что теперь это уже не вернуть, не изучить, не осознать.

А еще Наталью Петровну интересовало, как долго мы могли на лодке обходиться без сна. Я сказал, что мой личный рекорд – десять суток. А вот двое-трое суток – это обычное дело. Через десять же суток бодрствования, ты словно забываешь о сне, ходишь по лодке, словно бы в оболочке какой-то. А на десятые сутки можешь заснуть стоя, или просто упасть и даже не почувствовать удар от падения.

Мы проговорили с Натальей Петровной чуть ли не два часа и не чувствовали усталости. Прервала нас секретарь. Она вошла и сказала, что время наше истекло, и Наталья Петровна уже куда-то опаздывает.

Мы с другом извинились, попрощались, я подарил Наталье Петровне несколько своих книг. Я, правда, тут же ее предупредил, что это книги о подводниках, а они в них не выражаются, как милые барышни, на что она заявила, что она это учтет и потерпит. Мы с другом, наконец, вышли, и пока мы одевались в прихожей, из дверей кабинета показалась секретарь.

– Что вы там совершили с Натальей Петровной? – сказала она весело.

– А что такое? – спросили мы.

– Она сказала о вас "какая интересная публика", и сейчас пребывает в отличном настроении, почти поет.

– Мы просто разговаривали, – ответил я.

А потом Наталья Петровна прочитала мои книги и позвонила мне домой. Раздался в доме у меня звонок, я поднял трубку – в трубке голос секретаря:

– Сейчас с вами будет говорить Наталья Петровна Бехтерева, – секретарь сказала это так, как будто бы речь шла о президенте Соединенных Штатов Америки.

А потом взяла трубку Наталья Петровна начала говорить мне о том, какое на нее впечатление произвели мои книги, и что книга "Люди, лодки, море" – это реквием по "Курску", и, что если такие книги выходят в свет, то в России все в порядке со свободой слова. Она много чего мне сказала – было очень приятно. И я попросил об еще одной встрече, и она обещала, что мы встретимся.

Но не пришлось. Ушла от нас Наталья Петровна Бехтерева – выдающийся ум, один из самых значительных умов ушедшей от нас эпохи.