Милиционер из Тувы стрелял в подростков. Cемнадцатилетнего он застрелил в голову - парень умер - а девушку ранил в живот.

И тут же все правоохранительные братья бросились на его защиту, мол, все он сделал правильно, и теперь тот милиционер всего лишь под подпиской о невыезде.

И еще, с его слов, подростки были пьяные и, конечно же, угрожали ему и даже достали игрушечный пистолет.

И все это ничем не подтверждается. И в крови жертв алкоголя не обнаружено и пистолет игрушечный никто не видел.

Милиция теперь убивает кого угодно и где угодно.

Даже детей семнадцатилетних.

Причем, милиции почему-то представляется очень вероятным то обстоятельство, что детки могут запросто сойти с ума и начать угрожать вооруженному человеку - милиционеру, например.

А заместитель министра внутренних дел России господин Овчинников сказал, что он не знает, как это объяснить.

А давайте я ему попытаюсь объяснить. Все это происходит, уважаемый замминистра, от безнаказанности и круговой поруки, когда судмедэксперт скажет что надо, а прокуратура поступит как надо, а понятые будут за дверью наготове, товарищи по работе в один голос скажут всем понятно что, а начальник ГУВД воскликнет под занавес: "Это же наш перспективный сотрудник!"

Вот и все. Приехали. Будут убивать. Обязательно. И чем дальше, тем больше.

Вы, господин Овчинников, когда-нибудь сравнивали фотографии той, советской милиции 70-х годов прошлого века, и нынешней?

Очень интересное можно сделать наблюдение. У них разные лица. И глаза разные. Те, из 70-х, надо заметить, выглядят гораздо симпатичней.

И присягу они давали совершенно по-другому. С трепетом. Вот ведь, какие дела.

И я в 70-х давал присягу с трепетом.

Правда, я армейскую присягу давал, а заканчивалась она такими словами: "Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа".

Вот оно - до сих пор помню.

Всеобщая ненависть и презрение (кроме закона, конечно) - вот, что мне было обещано в случае чего.

А вот сейчас ненависть и презрение нигде не прописаны.

Нет их в присяге.

Они теперь в сердцах.

У граждан.