Одно только слово
А о чем еще думать политработнику? Не о межпоходовом же ремонте на самом деле, или там о занятиях по специальности. Политработник – личность тонкая, гуманитарная. Думает о высоком, не каждому достижимом. Одно только слово, а какое множество нюансов, значений, тонов-полутонов!
Вот поймали, к примеру матроса в самовольной отлучке и арестовали, и на гауптвахту посадили. Отсидел, вернулся – как он о происшедшем братьям-морякам расскажет? Скажет – "вы…бли". Или застукал его командир боевой части во время приборки за каким-нибудь иным занятием и разнос учинил. "Не вынимая". Снова скажет: "Бычок вы…бал".
Когда проходил корабли ОВРа, выскочил с ближайшего СКРа матросик чернявый. Все правильно сделал – заранее на строевой шаг перешел, руку к бескозырке вскинул, и с сильным акцентом что-то прокукарекал. Изо всего только и понял контр-адмирал, что "…разрешите обратиться…". Остановился. "Ну, чего тебе, сынок?" – Неправильно это, нарушает принцип единоначалия, но что возмешь с необразованного сына гор… Или может каких-нибудь пустынь…
"Сынок" снова зачирикал, и выделил адмиральский слух несколько ключевых слов – "приборка", "командир" и "…бет "Надо же! Только что об этом думал, и – вот оно! Видимо плохо приборку сделал и за это командир или взыскание объявил, или скорее всего выругал" – подумал политработник внутренне поежившись. – Неприятно, когда матрос при адмирале такие слова употребляет. Более естественно, когда наоборот. Но что тут скажешь? Объяснять ему, что с вопросами к адмиралам не обращаются, что он вообще должен обращаться только к командиру отделения, бессмысленно.
А матрос стоял и ждал. Чего ждал? Видимо справедливости. Может ждал, что адмирал сейчас же вызовет обидчика-командира и тут же на клочки порвет? "Как Бобик грелку…" – пришла некстати поговорка, и адмирал неожиданно для себя заулыбался. По-доброму так заулыбался. По-отцовски. Нет, даже по-дедовски, ибо возрастом как раз в деды этому чернявому азиатику подходил.
-Сынок! Ты же присягу давал! Давал же? – Сделал паузу и остро вперился в матроса – Давал?
- Присяга…э-э…давал. – Согласился матрос.
- Ну вот! – Обрадовался начпо. Он то знал, что матрос присягал, но не был уверен, что тот поймет смысл его вопроса, и тогда их беседа перейдет в беседу двух глухих. – Дава-ал! А что там записано? Что там записано? (Черт, не слишком ли я сложно выражаюсь?)
- Что записано? – Повторил матрос.
- А там записано так:"стойко переносить все тяжести и лишения военной службы"! – Адмирал выпрямил спину и поднял вверх по-стариковски кривоватый указательный палец. – Стойко! Переносить! Лишения! А то, что тебя командир…э-э… (А-а! Иначе не поймет.)…вы…бал! Ха! Плюнь! Это и есть те самые лишения!
- Не записано. – Сказал матрос.
- Ты-ы…, эт-то…, вот что… Ты со мной не спорь. Ты сколько служишь?
- Я сколко служишь?
- Ну конечно, ты! Я уже тридцать шестой год служу…
- Я – карась. Полгода служишь.
- Так вот ты со мной не спорь. Значит так: передашь командиру, что я приказал ему у тебя текст присяги принять. И пусть мне доложит. Понял? Повтори!
- Командыру моя присяга говори, командыр адмиралу говори…
- Правильно! Только ты без обиды. Это же служба, сынок. А то, что тебя командир вы
…бал, ты и в голову не бери. Это служба! Она такая! Тебя вы…бли, а ты встрепенулся, встряхнулся – и служишь, будто ничего и не случилось. Эх! Мне бы твои годы!...
Помолчал.
- Ты что думаешь, сынок – твоего командира никто не …бет? Ха! Если бы так! Просто вам, матросам, это неизвестно. А на самом деле…! Как твоего командира фамилия? Егоров? О-хо-хо! Твоего Егорова командир дивизиона каждый день так на каркалыгу надевает, аж простынь развевается! – Адмирал разошелся. Видел доверчивые щелочки глазенок и стремился в доступной форме донести то, в чем был убежден. И возможно вызвать какие-то добрые к себе чувства – Я твоего Егорова зна-аю. В прошлом году на парткомиссии мы его так вы…бли, так…
Или возьмем командира дивизиона… Думаешь его никто не …бет? Ошибаешься, сынок, если так думаешь! Не часто, нет. Но хотя бы раз в неделю, командующий…
По-секрету скажу, сынок. Раз в месяц я в Североморске бываю у начальника Политуправления. И меня там так, бывает …бут! Ты не представляешь! Но вы…бут, я сделаю определенные выводы, вернусь сюда, вы…бу подчиненных… Смотришь через определенное время и замечаний в мой адрес меньше… А главное, сынок, главное – не принимать близко к сердцу это все. Помнить присягу и стойко переносить… Ты понял, сынок? Терпи. Привыкнешь понемногу. Да что эти твои три года? Сверкнули – и уже домой. С чувством достоинства…
Снова помолчал. Матросик ожидающе, с надеждой смотрел ему в лицо. Что ему еще сказать? Кажется, хорошо уже сказал. Провел воспитательную работу.
- Ну, ладно. Ступай. Не забудь командиру о присяге доложить.
Матросик крутнулся – ладонь к бескозырке – кругом. Пошел на корабль.
И контр-адмирал поплелся на сопку, к себе в политотдел. Шел и злился. "Ишь ты, три слова знает, из которых одно не для печати, а мне перечит!" Но что-то тревожило.
Пришел в кабинет, покопался по полкам, нашел запыленную книжку "Общевойсковые уставы Вооруженных Сил СССР" Помнил – там где-то изнутри на обложке текст присяги должен быть. Ага. Вот. Пробежал глазами:" Я, гражданин… та-та-та… командиров и начальников.
Я клянусь…та-та-та-та… и Советскому правительству.
Я всегда готов …мужественно…та-та-та… и самой жизни… - Ешкин клитор! – Если же я нарушу…!" Нету о тяготах и лишениях! Как же так? Я же эти слова как свою маму помню! Где же? Ага! Так и есть – перепутал. О тяготах – это во второй статье "Устава внутренней службы." Когда-то в военном политучилище заставляли наизусть – вот и засело, ексель-моксель! Ну и хрен с ним, с тем матросом. Все равно он, видимо, ничего из той речи не понял.
Понял. А поскольку по молодости заступал на дежурство почти ежедневно, то впереди была целая ночь. Пристроился под лампочкой на ящике с ЗИПом, и на листке из ученической тетради в клетку написал письмо. Дядюшке в Москву.
"Ас-салом алейкум, Юльчи-акя! Пусть Аллах, всемилостивый и справедливый пошлет тебе, твоей семье здоровье, долгую жизнь, пусть твой дом будет как полная пиала… Юльчи-акя, я не беспокоил бы тебя, но то, что я хочу сообщить я могу доверить только тебе. Ты – мой дядя и понимаешь, что кроме тебя об этом не должны узнать наши… Никто из земляков, а особенно из родственников.
…Я служу на СКРе, служить тяжело в том смысле, что очень мало приходится спать. Здесь установлен такой порядок, что мы, молодые матросы, и даже молодые офицеры имеют очень мало прав. Вот и мне приходится почти каждый день заступать на дежурство. Это когда наш корабль стоит у причало. В море легче.
А еще я соответственно расписанию по приборкам являюсь приборщиком каюты командира. Это значит три раза в день, по команде, я должен прибыть в эту каюту, вымыть там палубу, переборки, подволок, вытереть пыль, навести порядок на книжных полках. Вообще работы не много, так как каюта маленькая. Но дело даже не в приборке. Даже не знаю как тебе рассказать. Стыдно.
…Короче – командир наш, когда я прихожу на приборку, запирает каюту на ключ и… Ну, ты понимаешь, Юльчи-акя? Мне стыдно и больно, и страшно – он может сделать со мной что угодно. Например шепнуть "годкам" чтобы меня выбросили в море за борт. Здесь очень злые "годки" – это матросы, которые заканчивают службу. Командир им благоволит во всем, а они готовы выполнить любое его поручение.
Сегодня по причальной стенке шел большой начальник, адмирал. Я рискнул, сбежал на стенку и рассказал ему о том, что командир СКРа меня почти каждый день насилует. И ты знаешь, что он мне ответил? Он ответил, что на флоте все находятся в половых отношениях. Что даже с ним (я едва не расхохотался, когда он мне под большим секретом это сообщил – он совсем старый, и я не представляю, что кто-то на него может соблазниться) раз в месяц какой-то его начальник делает то же, что со мной командир. Юльчи-акя, ты живешь в Москве и имеешь связи. Сделай, чтобы меня перевели на другой корабль. Иначе мне не жить…