Рассказы Павла Ляхновича.

Шыхх бесшумно бежал на восток, поминутно останавливаясь и прислушиваясь. Бежал стремительно, но не шевельнулась ни одна веточка, не треснул под ногами сучок. Только немного шуршал сухой тростник.

Выскользнул на берег реки, поросший густыми кустами. Тихо, без плеска вошел в воду, нырнул. Под водой мог продержаться дольше выдры. Прошел у самого дна глубокой ямы. Дно черное, заваленное торфяными глыбами из подмытого весенним паводком берега. Глаза рефлекторно прикрылись третьим – прозрачным – веком, как у крокодила. Холода осенней воды не чувствовал. Мерз только в самые лютые зимние морозы. Тогда приходилось забиваться в стога сена, не вывезенные крестьянами, прятаться в больших дуплах, или даже в банях и на чердаках.

Слева, взбив облако ила, подорвалась и исчезла щука. Мяса щук Шыхх не любил, поэтому догонять не стал. Прошел яму, заглядывая в щели между глыбами, куда иногда забиваются язи и окуни, но ничего не нашел. На выходе, на склоне, до половины занесенное песком дерево. Шыхх медленно, по самому дну подплыл и, внимательно заглядывая в промежуток между деревом и дном, двинулся вдоль. И вот – стайка крупных язей. Каждый как раз на одну трапезу. Медленно протянул руки, неуловимый рывок – и рыбина забилась в цепких пальцах. Чтобы прекратить страдания, зубами прокусил голову. Вынырнул между берегом и ветками лозового куста, осмотрелся. Вышел на берег, крепкими ногтями содрал с рыбы чешую, вырвал и выбросил внутренности. Нарвал из мягкой влажной почвы аира, очистил до белой мякоти. Вымыл все в реке и, заедая сырую рыбу аиром, позавтракал. Питался обычно раз в сутки-двое. Сломал лозинку, размочалил кончик и этой кисточкой долго чистил и полоскал водой зубы. До красноты натер речным песком тело, ополоснулся. Потом натерся болотной мятой и полынью. Делал так до льда, зимой умывался снегом.

***

Страх поселился в больной душе председателя. Застарелый и липкий. Забывал о нем только в минуты увлеченности – играя в хоккей, после удачного выстрела на охоте, или наблюдая за исполнением смертных приговоров. Потом страх возникал с новой силой и временами доводил до осатанения.

Председатель стоял на неширокой визирке с пятизарядной магазинкой Браунинга в руках. Немного в стороне, по границе, где заканчивались густые заросли ракиты и начиналась стена тростника, проходила звериная тропа. Зрение и слух председателя были там. Он переживал сейчас свои лучшие минуты. Все страхи, волнения, хлопоты отступили и волновали более его. Злили охранники. Их будто бы не было здесь, но иногда по сторонам слышалось покашливание, хруст сухого бурьяна, шуршание веток по одежде.

"Тупоголовые бычки. – Раздраженно думал председатель. – Ну неужели нельзя постоять тихо? Нужно разобраться с начальником охраны. Разве это профи? Чем они занимаются на боевой подготовке? Они должны быть тише мыши".

Приближались голоса загонщиков. Заработали собаки. Все ближе, ближе. Кажется, слышен шум кабаньего стада. Остановились. Слушают. А-а, распронаитит вашу маму! Отвернули! Собачий лай удаляется, вдоль линии пошли. Недоноски! Не могут нормально выставить зверя на своего председателя. Всех уволю!

- Охрана! Начальника охраны и старшего егеря – ко мне! – сел в раскладное камуфляжное кресло, бросил в траву "Браунинг". Четверть часа ждал, думал – охота испорчена, день, который должен был принести равновесие в душу, пошел коту под хвост. – Ну, что там? Может я сам должен бегать за этими тупицами? Даю еще пять минут!

Бегут. Мокрые, перепуганные. Хорошо. Бойтесь.

- Товарищ председатель! Начальник охраны по вашему приказанию...

Будто отмахиваясь от мухи остановил движением руки:

- Полковник! Ты кто по нации?

- Я?...

- Нет – я! Ты по нации – коз-зел! И ваши так называемые элитные профессионалы – тоже коз-злы! Чем вы там занимаетесь на "бепе"? Водку жрете? – И сразу старшему егерю: - Я тебе мало плачу? Ты в зеркало смотришься? У тебя щеки на грудь ложатся! А за ту зарплату, что я тебе даю, ты один!... Слышишь?! Один! Должен! Кабана! Ко мне! Пригнать! – У председателя зашумело в голове, все существо его заполнило бешенство. – Подонки! Забыли кому служите! Кто вас к корыту допустил, кто с помойки поднял! Ругался грязно и со сладострастием. Следил, как прислужники покрывались красными пятнами: "Ну что – товарищ председатель? Ну, я – товарищ председатель! Что ты блекочешь? Ты можешь нормально доложить? Члено! Раздельно! Какой диверсант? Террорист? Откуда здесь среди болот – террорист?" – Страх снова возвращался в изболелую душу. Председатель сопротивлялся ему, гнал от себя. – "Так. Полковник. Я никуда не поеду. Сейчас всеми силами окружаем урочище. Мне никто не нужен. Я буду здесь, на этом самом месте. Всех в оклад! Охота "котлом". Обыскать каждый куст, каждую кочку! И не дай Бог не покажете мне этого террориста! Живого или мертвого! Сгною в тюрьме за обман! Вы меня знаете, я не шучу".

***

Лучи осеннего солнца стекали на реку, что вилась среди болот. В воздухе вились паутинки. На конце каждой паутинки висел паучок. Паутинок были – миллионы. Они цеплялись за вершины камышинок, за кусты, за травинки на болотных полянах. Если смотреть против солнца, кажется все покрыто тончайшей серебристой сеткой. Шыхх натаскал на верх бобровой хатки сухой травы, нежился в мягком гнезде, любовался на сетку из паутинок. Кожа покрылась коричневыми полосками, мимикрировала. С печалью думал, что их, лесных людей становится все меньше. Вот и он живет один и не может найти себе пару, иметь детей. Сколько уже лет не встречает своих. Пройдет не так уж много времени и их раса исчезнет.

Вспомнил, как давеча отдыхал на сеновале недалекого хутора и перепутал хуторскую девочку с кошкой. Шыхх всегда чувствовал мысли и чувства всего живого, что появлялось на небольшом расстоянии. От лягушки и змеи до человека. Развалился на душистом, из отавы, сене и почувствовал, как по лестнице подымается кошка. Мысли были отрывистые и простые: "Ступенька. Еще ступенька. Постою. Ступенька. Ступенька. Высоко. Ступенька. Там мыши". И вдруг над люком в сеновал – сверкающие любознательные глаза. Пришлось мгновенно закопаться в сено. Медленно спустилась назад. "Там темно. Страшно. Хлевник схватит".

Хлевник – это он, Шыхх. Вечером бабушка мыла малышке ноги у крыльца. Шыхх подглядывал в щель, - и они беседовали о лесной нечисти:

- ...Домовой, Доминичка, - такой черный, волосатый. Живет под печью и помогает хозяевам исправно хозяйствовать. А если его обидеть, может и вредить – то посуду разобьет, то кочергой грохнет. Пугает хозяев. А бывает, Доминичка, Домовой живет в овине или на сене, тогда его зовут Хлевником. Он утром, перед рассветом дергает за ногу петуха. Петух пугается, бьет крыльями и кричит. И будит хозяев на работу. Очень Домовой не любит шума, ссор, неаккуратности в работе...

- Бабушка, а почему Домовой – нечисть? Он не умывается?

- Нет, Доминичка. Домовой – это бывший бес. Он от чертей отстал, а к людям не пристал. Ты же знаешь, кто такие бесы?

- Знаю, это ангелы, которые не слушались Бога. Нам сестра Альжбета рассказывала. - Правильно, Доминичка. А бесы – нечисть. Значит и Домовой – нечисть. И Хлевник, и Леший, и Водяной, и Багник, и Жижель, и Кикимора... Много есть нечисти.

- Бабушка! А я видела сегодня Хлевника. Он совсем не черный и не волосатый. Он – серый. И голый.

- Где же ты видела, Доминичка?

- На сеновале. Я залезла по лестнице. Он не страшный. Только подул ветер, сено взлетело, и Хлевник исчез...

- Доминичка, а кто тебе позволил лазить на сено? А если бы ты с лестницы упала? – Бабушка испугалась. – Доминичка, ты ведь уже умная девочка. Ты должна понимать, что я тебе рассказываю сказки. На самом деле нет никаких Домовых, Хлевников. Это раньше люди были неграмотные, понавыдумывали...

- Нет нечисти? А ангелы? Их тоже нет?

- Есть, Доминика. И нечисть, и ангелы. Подрастешь – узнаешь. Какая ты любопытная! Запутала меня своими вопросами! Сама потом разберешься. Вот – ножки помыли – давай я тебя занесу в постель. Позно уже. Спать!

Какая-то угроза, что-то неопределенное встревожило Шыхха, оторвало от мыслей. Прислушался. Его окружали. Люди. Много людей. Эти места никогда не знали столько. Круг замкнулся и начал сжиматься. Люди шли плотно, медленно, шумно.

Переговаривались. Ветерок принес запах табачного дыма. Это не могло быть обычной загонной охотой. Вся дичь убежала отсюда во время первой загонки. Значит, охотятся на него. Шыхх мог затаиться в траве или кустах – самый опытный охотник не заметил бы и с двух шагов – но остерегался, что вернутся собаки.

Круг сужался. За кустами лозы, что густо росли по берегам, совсем рядом – шаги, треск сучьев и тростника, лязг оружия. Многоголосый телепатический хор. Охотники злились на егеря, на председателя, на последний теплый день осени, были готовы стрелять во все живое. Отдельно выделялись несколько "голосов": "А вдруг какой-нибудь крестьянин? Сейчас вся деревня носит камуфляж..." Но таких было мало. И еще Шыхх почувствовал от этих людей нечто тяжелое, непонятное и ужасное. Такое он чувствовал только один раз в жизни, давно, когда встретил бешеного лиса. Лис раскрыл пасть и теряя по земле нити тягучей слюны двинул на него, фиксируя мутным взглядом. Обычно звери боялись, всегда уступали дорогу, а в тот раз испугался Шыхх. И уступил сам.

Река, где он отдыхал делила облаву надвое. Скользнул в воду, нырнул и поплыл по течению. Река среди торфяников, дно темное, кожа Шыхха через несколько мгновений тоже почернела, как у негра, и он стал совсем незаметным. Спускался вниз покуда смог задержать дыхание. Вынырнул осторожно – в куст ракиты с ветвями на воде. Стремясь не фыркнуть, отдышался. Облава осталась пустой. Несколько минут слушал. Да, из кольца выскользнул. В той стороне, где сошлись люди, крики и ругань. Ругают старшего егеря, не верят в существование "террориста".

Выбрался на берег и побежал прочь по звериной тропе. Дальше, дальше от этого непонятного ужаса!...

Слишком спешил, стремясь быстрее покинуть болото, где впервые охотились на него, и вдруг по мозгам резануло прежним, темным, и заставило мгновенно остановиться...

...Они увидели друг друга одновременно – Шыхх, внезапно прервав стремительный бег, и председатель, развалившийся на раскладном кресле с "Браунингом" на коленях. Как всегда на близком расстоянии, Шыхх мгновенно почувствовал все, что делалось внутри этого человека. Там был страх за жизнь и сожаление что отослал охрану. И удивление – как неожиданно возник перед ним этот незнакомец в камуфляжном... гидрокостюме, что ли? Видимо – действительно террорист, пришел рекой. Почему без оружия?

Был страх, что миру станет известно о тайных тюрьмах, где он держит своих врагов. Не всех, только кого удалось выявить. В этом направлении еще предстоит работать... Раздражение так называемой международной общественностью, которая сует свой нос в его внутренние дела. Что это еще за свобода слова? Какие еще права человека? Этому быдлу нужен хороший арапник!

Была злоба на врагов народа, которых никак не мог придушить окончательно и для борьбы с которыми чрезвычайно разрастил и раскормил карательные органы. Нужно чаще менять судебную, прокурорскую и полицейскую верхушку. Особенно полицейскую. Полицейские верхи становятся слишком сильными и начинают думать о верховной власти.

Но все это перебивало ужасное чувство, похожее на то, от бешеного лиса. Только сейчас оно было многократно сильнее. Это была болезненная ненависть ко всему миру. К этой вот траве, к деревьям, к визирке, на которой сидел, к креслу. Черная ненависть. Все его существо стремилось убивать.

Шыхх, который убивал только для пищи или для защиты жизни, вздрогнул от величайшего омерзения. Как и тогда с лисом, ему захотелось уступить...

...Председатель вскинул ружье. Его охватил несказанный страх – сейчас этот прыгнет на него и голыми руками... Не зря же у него не видно оружия. Из-за страха поймать на мушку Шыххову голову не удавалось...

...Шыхх не уступил. Он чувствовал момент, когда палец должен нажать на спуск, и мог легко уклониться от заряда, но не шевельнулся. Только смотрел в глаза.

Паника прошлась по нервах председателя сильным электрическим импульсом. Достигла надпочечников и они выбросили в кровь огромную дозу адреналина. Когда-то это помогало нашим предкам сделать трехметровый прыжок вверх, к ветвям, чтобы спастись от атаки хищника. Адреналин резко расширил коронарные сосуды, вызвал усиление сердечных сокращений и кровяного давления. Сосуды мозга не выдержали. "Браунинг" выскользнул из рук и ткнулся дулом в землю. В телепатическом "эфире" наступила тишина. Шыхх медленно повернулся и зашагал вдоль визирки. На раскладном кресле расплылся председатель с сердитым оком и отвислой челюстью. Из отверстого рта на грудь стекали тягучие слюни.