Иногда хочется забыть всё это, плюнуть и не вспоминать. Но не получается. Мало того, что нельзя вычеркнуть из памяти большую часть своей жизни, но еще не до конца угасла надежда, что будущие поколения сделают выводы из этой истории и канет в небытие атмосфера, при которой о половине сослуживцев будешь вспоминать как о врагах.

Училище научило нас многому: неприхотливости, выносливости, стойкости, если хотите, дало специальные знания, но выработать защиту от хамства, подлости и карьеризма не смогло. Не то чтобы все в училище были честны и благородны. Просто там хаму и подлецу ребята могли запросто морду набить. Вот они и маскировались.

А надели лейтенантские погоны, и маски сняли, и очень скоро стало ясно, кто есть кто. Для лучшего понимания дальнейших событий, необходимо сделать небольшое отступление. Шел 1982 аттестационный год. С моей аттестацией возникли осложнения. Командующего не устроил вывод о целесообразности перевода меня на преподавательскую работу в училище. Он в это время рассорился с начальником училища и заверил того, что ни одного офицера в вверенное ему училище не отдаст. Тот, в свою очередь, заверил, что ни одного офицера с флотилии не возьмет.

Возникла ситуация «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат».

Близнюк мотивировал вывод аттестации тем, что у меня некоторые проблемы со зрением. Позже это попытаются поставить мне в вину. Бывший замполит дивизиона Валентин Андреевич Ключников, посоветовал мне письменно обратиться к командующему по вопросу сохранения вывода аттестации, что я и сделал. Потом меня вызвал начальник отдела кадров и сообщил, что командующий принял решение о моем переводе в училище сразу по прибытии выпускников этого года. При подготовке ко Дню ВМФ, на СДК-108 упал с плотика и утонул матрос. Через несколько дней командир этого корабля подошел ко мне и сказал, что ему приказано принять у меня дела и обязанности. На мой вопрос о том, почему на моё место назначают другого, ничего мне не предложив, Близнюк сообщил, что поскольку до прихода молодых лейтенантов остается всего несколько дней, а решение о моем переводе остается в силе, то мне не о чем беспокоиться. Именно это время выбрал Исаков для сведения со мной личных счетов.

Прибыли выпускники училищ, состоялось назначение, а я остался не у дел.

Вернее я в это время временно исполнял обязанности командира СДК-108 вместо Миши Пугачева, который проходил лечение от алкоголизма в окружном госпитале и одновременно готовился к поступлению в академию, кстати сказать, вместо меня. Мои возражения по поводу академии развеяли простой, но емкой фразой: «У Пугачева папа второй секретарь ЦК КПА, а у тебя простой пенсионер! Вопросы есть?»

Вопросов не было, спорить против такого аргумента было бессмысленно.

Позже, комиссия военного отдела ЦК интересовалась, почему я не сделал магнитофонную запись этого разговора и не послал им как доказательство, уверяя, что виновным не поздоровилось бы. Ну что тут ответишь?

То, что я не разведчик в тылу врага, да и малогабаритной записывающей техникой не располагал? А, между тем, меня стали приглашать в отдел кадров и предлагать должности с понижением и без перспектив в будущем.

На высказанное мной недоумение по этому поводу, начальник отдела кадров капитан 2 ранга Пильщенко высокомерно заявил, чтобы я забыл даже мечтать о повышении или, даже, равноценной должности.

– Поскольку меня не снимали с должности за какие-либо проступки, назначение на мое место другого и вывод меня за штат незаконны! Либо издайте приказ, в котором будет указано, за что я снят с должности и назначаюсь с понижением, либо возвращайте всё в исходное. Разговаривать же о предлагаемых вами местах я отказываюсь! – сказал я и ушел, хлопнув дверью.

На следующий день меня вызвали к командующему.

– Ну что нам с вами делать? – как ни в чем не бывало, спросил он, – Какой вы видите свою дальнейшую службу?
– Мне был обещан перевод на преподавательскую работу в училище. Обещан вами. На кораблях я служу десятый год, перспектив здесь у меня никаких, штабная работа меня не интересует, так что остается только училище. Специальность свою я знаю, неоднократно побеждал в состязаниях на звание лучшего штурмана, так что думаю там я буду на месте. – В училище я вас не отпущу! – по-барски развалившись в кресле, заявил командующий.
– Нам самим нужны грамотные и порядочные офицеры, и мы не можем разбрасываться лучшими кадрами.
– По тому, что мне предложили в отделе кадров этого не скажешь!
– Идите! – прервал он разговор, – Будем думать, что с вами делать.

Дня через три меня снова вызвали к командующему. На этот раз его интересовало, почему я еще не был в отпуске. Я пояснил, что до этого меня не отпускали, а теперь я сам не пойду в отпуск, пока не решится вопрос о моем назначении. Видимо, моё заявление прозвучало настолько твердо, что командующий перестал настаивать, и отпустил меня, пообещав подумать над решением моего вопроса. Думал он недолго, и через несколько дней я оказался на военном совете.

– Оказывается, вы неженаты! – тоном прокурора заявил командующий, – Вы что, никогда не любили?
– Данный вопрос является моим личным делом, и с посторонними я его не обсуждаю!
– А здесь нет посторонних! Здесь только члены военного совета! – исключив себя из списка тех, кого я относил к посторонним, с исключительным апломбом изрек недоумок с вице-адмиральскими погонами.
– Не вижу среди присутствующих ни родственников, ни друзей!
– А вы не дерзите! – обрывает меня командующий, – Конечно, этот вопрос трудно решить приказом, но делать с вами что-то надо!
– Не вижу связи между моим семейным положением и службой. У вас есть претензии к моей служебной деятельности? Если нет, то оставим этот разговор.
– А вы мне не указывайте, что мне делать. По службе к вам претензий нет, но дальше так продолжаться не может.
– Насколько мне известно, только священник не может быть холостым, а я – не поп, и флот не приход!
– Он опять дерзит! – изрекает командующий, и участники этой комедии согласно кивают головами как заведенные, – Идите, подумайте, и мы подумаем.

Непривычное занятие у командующего длилось два дня, после чего он расширил диапазон интереса к моей персоне до национального вопроса.

– Почему у вас в личном деле не указана национальность? – глядя в моё личное дело, спросил он на очередной встрече.

Всякий знает, что этот документ набит автобиографиями, анкетами, аттестациями, в которых, помимо прочего, указывается национальность.

Мне, как впрочем, и другим, не раз приходилось писать эти бумаги.

Вот только в удостоверении личности эта графа осталась незаполненной, то ли писарь просто пропустил, то ли его смутила моя фамилия, и он решил уточнить, а потом забыл, не знаю; я этому значения не придал, а командующий об этом знать не мог, поэтому я ответил, что такого быть не может.

– По-вашему я плохо вижу, или совсем сошел с ума? – тычет он в раскрытый документ – Вы что космополит, человек без Родины? Такие и становятся предателями!
– Подбирайте выражения! Еще большой вопрос кто из нас для Родины полезней! – не выдерживаю я, после чего меня немедленно отправляют думать.

А я отправляюсь в секретную часть, чтобы проверить, где в личном деле командующий пропуск обнаружил.

– Заодно ознакомьтесь с аттестацией, – говорит мне секретчик, протягивая личное дело.
– Я уже давно ознакомился и даже расписался.
– Так-то так, но вчера её заменили – говорит секретчик и отводит взгляд. Видно, что ему стыдно.

Естественно, что пропусков в графе национальность я не обнаружил, значит, зам или комдив сообщили ему о пустой графе в удостоверении, а это говорит о том, что меня хотят утопить, используя для этого любую зацепку.

Зато я узнал о себе много нового, прочитав аттестацию. В ней из положительных качеств остались только два: «физически здоров» и «морской болезни не подвержен».

Из остального следовало, что меня нужно немедленно уволить, а лучше сразу расстрелять, ибо я не только ничего не знаю, не умею и не делаю, но даже «преданность Партии и Правительству», что тогда подразумевало преданность Родине (на основании того, что народ и партия едины), бралась под сомнение.

Через несколько минут личное дело полетело на стол комдиву: «Как это понимать?»

Для ясности необходимо сказать, что прежняя аттестация была идеальной, а в выводах предлагался перевод на преподавательскую работу.

Теперь всё было наоборот, а в выводах значилось: «Продвижению по службе не подлежит».

– Понимаешь, – несколько смутился Близнюк, – командующий за что-то заимел на тебя огромный зуб. Это он приказал мне заменить тебе аттестацию. Мой тебе совет – не связывайся с ним, он мстительный как все азеры. Подожди пока этого дурака выгонят или он сдохнет!

Смирение не относилось к числу моих достоинств, и я тут же написал и вручил комдиву рапорт об увольнении на имя Главкома ВМФ.

В нем я ни на кого не жаловался и никого не обвинял, а просто сообщал, что, узнав мнение командования о моей служебной деятельности, не могу продолжать служить, ибо не привык получать деньги за безделье и непрофессионализм, и в народном хозяйстве, в отличие от военной службы, смогу быть полезным членом общества.

На следующий день меня вызвал начальник отдела кадров и спросил:

– Чем вызвана подача вами рапорта об увольнении?
– Вы читали мою аттестацию?
– Естественно.
– А ту, которая была еще два дня назад?
– И ту читал.
– Тогда, я думаю, дальнейшие разъяснения излишни! И лучше всего будет для всех, если рапорту будет дан законный ход. У меня есть копия первого варианта аттестации со всеми подписями и печатями, и я не позволю творить по отношению ко мне столь явного беззакония. Подделка документа, клевета и злоупотребление служебным положением это уже преступления, за которые предусмотрена уголовная ответственность! Так что подавайте рапорт по команде и избавьте меня от общения со всеми вами. Оно вызывает у меня чувство брезгливости. А я подожду ответа на рапорт! – сказал я.
– На какой рапорт? – с наглой улыбкой заявил Пильщенко, – Вы никакого рапорта не подавали!
– Раз так, то рапорт уже завтра будет в приемных Главкома и Министра обороны! – не стал спорить я, – Я их переправлю в Москву с одноклассником летчиком ГВФ, который как раз туда летает.

Я не блефовал, у меня действительно была копия аттестации.

Когда я сдавал экзамен на кандидатский минимум в университет марксизма-ленинизма (УМЛ), потребовалась служебно-политическая характеристика, и комдив при всех командирах приказал снять копию с моей аттестации, исключив только проекты кораблей к управлению которыми я имел допуск. Два экземпляра копии были подписаны комдивом, замполитом и парторгом и заверены гербовой печатью дивизиона. В УМЛ понадобился один экземпляр, а второй остался в моем столе. Вот о нем-то я и вспомнил в кабинете кадровика. И одноклассник летчик тоже был. Комдив ворвался ко мне, как только я пришел на корабль. Он был в панике.

– Немедленно отдайте мне копию аттестации! – забрызгал он слюнями.
– Может сразу ключи от квартиры и сбережения?

Неожиданно он принял положение «Смирно» и скомандовал: «Я приказываю вам сейчас же вернуть копию аттестации!»

– Вольно! – рассмеялся я – Я думал ты умнее. Неужели Ты всерьёз полагал, что я отдам вам документ, доказывающий творимые вами беззакония? Даже если вы все вместе встанете не смирно, а раком, и тогда у вас ничего не выйдет!
– За невыполнение приказа, я арестовываю вас на трое суток!

Это было так комично, что я едва сдерживая смех, достал из стола записку об арестовании, заполнил её и протянул её ему на подпись.

Безграмотный карьерист совсем потерял голову; не говоря о том, что он не имел права на мой арест, он даже не способен был здраво оценить, что это станет еще одним фактом против них. Но, кажется, его насторожила моя готовность сесть на губу, и он помчался советоваться с хозяевами.

Примерно через час, получив инструкции, он вызвал меня и заявил, что он отменяет свое решение о моем аресте, а комиссия в составе начальника отдела кадров и кадровика политотдела, назначенная командующим, немедленно приступит к рассмотрению моих претензий к аттестации, кроме того, председателю суда чести офицерского состава дивизиона поручено разобраться с фактом избиения мной два года назад матроса Зонова. Видно совсем плохи у них дела, если они решили откопать эту старую историю. «Избиение» произошло на глазах пяти офицеров и двенадцати мичманов: пьяный матрос, узнав, что его ищут, сам явился в казарму и устроил истерику своему командиру. Я сказал командиру, чтобы он не вступал в разговор с пьяным, и отложил разбирательство до утра. Тогда Зонов переключил свою агрессию на меня и попытался меня ударить.

Мне – неплохому в прошлом самбисту, не составило особого труда перехватить удар и скрутить ему руку за спину. При этом Зонов ударился о дверь и разбил себе нос. Сам Зонов признал себя виноватым и никаких претензий ко мне не предъявлял.

Кроме того, он уже полгода как уволился в запас. Затея с судом чести провалилась сразу. Собрали офицеров, и председатель суда, изложив суть дела, объявил, что все члены суда не нашли оснований для привлечения меня к какой бы то ни было ответственности, всвязи с полным отсутствием для этого даже ничтожного повода.

Близнюк впал в истерику, кричал, что раз командующий приказал осудить, то так и следует поступить, а не рассуждать есть для этого причины или нет. Однако, суд твердо стоял на своём и отказался руководствоваться не фактами, а прихотью начальства. Но вернемся к комиссии. Первое что они сделали, это потребовали, чтобы я отдал им копию замененной аттестации, как они сказали, для внимательного изучения.

Мой отказ они восприняли с видом оскорбленной невинности: «Вы что, нам не доверяете? Какие у Вас для этого основания?

– Прошло совсем немного времени, как один из вас, держа в руках мой рапорт, заявил, что никогда о нём не слышал. Думаю, он тоже еще не забыл об этом. Так что не стоит тратить время понапрасну.
– Тогда мы будем считать, что никакой копии у вас нет!
– Есть! Вот он знает! – указал я на Близнюка, – Иначе так не суетился бы.
– Тогда покажите нам её.
– Пожалуйста. Только у меня дома, там я хозяин, и при любой попытке уничтожить её, я спущу вас с лестницы с более или менее тяжкими последствиями для вашего здоровья. Так что лучше ограничиться молчаливым подтверждением её наличия комдивом.
– Хорошо, – немного подумав, и решив не рисковать здоровьем, соглашается комиссия,
– Давайте разберемся, с чем вы не согласны в нынешнем варианте аттестации.
– Со всем. Вот, например, написано: «Недисциплинирован, но исполнителен».
– Ну и что?
– Так не бывает.
– Бывает! – вмешивается замполит.
– Хорошо. Допустим. Но тогда это означает, что человек добросовестно выполняет свои обязанности и поручения командования, но периодически пьянствует, прогуливает службу и прочее.
– Именно так.
– Тогда почему у меня нет ни одного взыскания хотя бы за опоздание на службу, звено под моим командованием много лет является «Отличным», а я – отличником БП и ПП? Выходит, что командование дивизиона занималось очковтирательством и покрывало разгильдяя. Я уже не говорю о том, что все знают, что я не пью.
– Ваши объяснения не принимаются. Считаем, что запись сделана верно. Что еще вас не устраивает?
– Вот здесь написано: «Специальная и политическая подготовка слабые» – а у меня имеются свидетельства лучшего штурмана, лучшего командира-десантника и лучшего политгрупповода флотилии. Как вам такое сочетание?
– Ну что же, бывает и командование ошибается.
– Ладно. Перейдем к следующему пункту: «Кораблем и десантным отрядом командует неуверенно, в сложной обстановке теряется и не способен принять правильное решение». Но как же тогда все действия десантного отряда под моим командованием на всех учениях оценивались не ниже «хорошо»? Опять очковтирательство? Только теперь на уровне командующего?
– Был случай, когда десантный катер из вашего отряда поставило лагом к берегу! – встревает в разговор Близнюк, с видом утопающего, хватающегося за соломинку.
– Не спорю. Был такой случай. Проводилась тренировка по посадке и высадке техники. После окончания тренировки, мне было приказано со всем отрядом следовать в район рассредоточения, оставив в распоряжение комдива один десантный катер. Через четыре часа после нашего ухода, работой винтов СДК катер развернуло лагом к берегу.
– Вот видите! – торжествует комиссия.
– Подождите, я не закончил. На мостике катера кроме его командира находился присутствующий здесь комдив. Так что, на мой взгляд, уместно было бы не обвинять меня, находящегося в это время больше чем в 40 милях от этого места, в неуверенном командовании десантным отрядом, а сделать запись в аттестации комдива о том, что он не способен управлять даже десантным катером.
– Я так и знал, что ты это скажешь! – восклицает Близнюк в отчаянии.
– Поскольку катер из вверенного вам подразделения, то мы считаем запись верной и справедливой! – не сдается комиссия и комдив облегченно вздыхает.

Игра идет в одни ворота.

– Думаю, не стоит понапрасну терять время. Вам приказали смешать меня с грязью, вы старательно выполняете волю своего хозяина, и никакие аргументы вас с этого пути не свернут. Глупо обвинять собаку в том, что она выполняет команду хозяина «Фас». Но здесь, при всех, хочу предупредить тебя – указываю пальцем на комдива – говори только то, что действительно было. Если будешь лгать, то я начну рассказывать всё о твоих художествах, и тогда ты лишишься не только погон, но и, скорей всего, свободы! Хорошенько подумай!

Вечером, через начальника штаба (сам Близнюк постарался избежать личной встречи), мне был вручен отпускной билет, в соответствии с которым я уже два дня отдыхал и местом отдыха мне был определен Ташкент. Основанием для выбора Ташкента, как выяснилось, послужило подслушанное замполитом приглашение командира СДК-28 Никитина заехать к нему в гости, если меня, всё же, выгонят в отпуск.

– С каких это пор у нас отпуск оформляется задним числом и, не спрашивая даже места, где его намериваются проводить? – нарушил я планы комдива не встречаться со мной. – Или вы лучше меня знаете, где и когда мне отдыхать?!
– Отпуск оформляется приказом! – с глупейшим апломбом встрял в разговор замполит, – А вы обязаны приказ выполнить не обсуждая!!!
И скажите после этого, что, называя их зарвавшимися кретинами, я был не прав, ведь этот отпускной билет становился еще одним доказательством творимого ими беззакония. Скрепя зубами, Близнюк, всё же собственноручно переправил дату начала отпуска на сегодняшнюю.

Видя, что они намерены идти до конца, я решил не лишать их возможности лишний раз доказать собственную глупость, и в Ташкент съездил.

По возвращении из отпуска, меня направили продолжить замещать командира СДК-108 Мишу Пугачева, который уже был зачислен в академию, но еще не вышел из психиатрического отделения окружного госпиталя. На вызовы в отдел кадров я отвечал, что не буду тратить время на разговоры о назначении с понижением, а подожду ответа на мои рапорта Главкому и МО.

Командующий срочно собрал командиров кораблей и офицеров штаба нашего дивизиона на разбор навала одного из кораблей на стоящих у пирса собратьев, при швартовке. Моё присутствие на этом мероприятии было оговорено особо.

Это была еще одна их ошибка, пожалуй, самая большая. Поговорив минут десять, для создания видимости, об аварийности, командующий перешел к главному:

– Товарищ Близнюк! Доложите суть конфликта между вами и капитан-лейтенантом Сафаровым.
– Вначале я действительно написал на Сафарова отличную аттестацию. Мы с ним вместе поступали в училище, потом девять лет служили вместе, вот я и приукрасил его способности. Но потом меня стала мучить совесть, ведь я – государственный человек и обязан быть объективным. И я переделал аттестацию. Моя ошибка в том, что я дал ему ознакомиться с первоначальным вариантом. А он теперь размахивает копией с неё и заявляет, что аттестацию я ему заменил по вашему приказанию. На самом деле мне никто такого приказания не давал, и нынешний вариант я считаю даже слишком хорошим для него.
– Что вы на это скажете, товарищ капитан-лейтенант? – предоставил мне слово командующий.
– То, что аттестация переделана по вашему приказанию, у меня не вызывает ни малейших сомнений, я это знаю точно, как и все здесь присутствующие! – сказал я, – Сам Близнюк до этого просто не додумался бы. Вся эта грязь затеяна замполитом в отместку за то, что я обнародовал кое какие его аферы. Сделал я это не в курилке, а на партийном собрании и все коммунисты меня поддержали. Не знаю уж, что он вам обо мне наплел, но именно таким способом он грозился свести со мной счеты. Комдива же он давно держит на крючке, и есть за что. Теперь, чтобы не быть голословным, я дословно повторю то, что сказал мне Близнюк, когда я узнал о замене аттестации. – и я повторил совет подождать «когда этот чушка сдохнет или его выгонят».

У Близнюка глаза из орбит вылезли, он вскочил и завопил: «Это ложь! Я так не говорил!» Касумбеков хоть и был дурак-дураком, но на этот раз по лицу было видно, что он понял, кто из нас правду говорит, поэтому истерику прервал.

– Может кто-нибудь из присутствующих хочет высказаться? – совершил он вторую ошибку. Он был уверен, что, зная о его роли в этой грязной истории и его мстительность, никто не решится выступить против него, опасаясь последствий для себя. Честно говоря, и у меня были на этот счет сомнения. Но мы оба ошибались, и нам предстояло услышать то, что обычно говорят только на похоронах. Первым взял слово командир СДК-36 капитан 3 ранга Борисов.

– У нас на глазах пытаются растоптать лучшего из нас, грамотного офицера, отдающего все силы службе, для которого офицерская честь – не пустой звук. Нам бы таких побольше. У него только один недостаток – режет правду матку в глаза начальникам. А его, вместо того чтобы поощрять и продвигать по службе, мешают с грязью только потому, что он вывел на чистую воду интригана и негодяя замполита.

Следом поднялся командир СДК-28 капитан 3 ранга Никитин. Повторив все, что сказал Борисов, он добавил:

– Вот Борисов сказал, что считает недостатком Сафарова то, что он говорит правду в глаза, в том числе и начальству. А я этому его умению завидовал. Я так не умею. А разбирать здесь следует не его, а Исакова, который всё время лжет и от которого только вред!

За ним выступили все до единого командиры кораблей и офицеры штаба дивизиона, и все они говорили в том же духе.

– Я вижу, меня ввели в заблуждение! – подвел черту командующий, – Мы разберемся в этом деле и примем меры к виновным. Аттестацию немедленно восстановить в прежнем виде, а в ближайшие дни предложим Вам достойную должность и представим к воинскому званию, которое задержали из-за этого недоразумения! – уже обращаясь ко мне, добавил он, – Вы согласны продолжить службу на этом дивизионе?
– Нет! – ответил я – Комдив и замполит будут пытаться отомстить мне за свой конфуз, да и мне будет трудно скрывать свое презрение к ним. Думаю, что ничего хорошего из нашей совместной службы не получится.

Тут вскочил Близнюк и со слезой в голосе сказал:

– Товарищ командующий! Я действительно советовал Сафарову не поднимать шум по поводу замены аттестации, а выждать пока всё само собой утрясется. Хотел для всех быть хорошим. Виноват. Но ничего плохого о вас я не говорил!
– Помолчите! – грубо оборвал его командующий, – С вами мне всё ясно.

После этого меня отпустили, через несколько минут убыл командующий, а Близнюк и Исаков (я же говорил, что они умом не отличались) принялись угрожать сослуживцам всевозможными карами за то, что те осмелились выступить против них.

В этот вечер в ДОФе должно было состояться какое-то мероприятие, на которое были приглашены все командиры кораблей и штабные офицеры с женами.

От нашего дивизиона пришли только Близнюк и Исаков. Все остальные отправились ко мне домой отмечать победное, как мы считали, окончание этой истории.

Командующий был в ярости, и разносил этих двоих в присутствии жен. Но и мы рано радовались. Предположение, что командующий, при всех отрекшийся от участия в этом деле, и сваливший всю вину на подельников, отступит, было ошибкой.

Кроме того, мы не учли, что общая подлость, как и общее преступление, связывают людей крепче, чем даже многолетняя дружба. На следующий день я был назначен начальником штаба – заместителем командира 30 ОДСО. При этом начальник отдела кадров, вручая мне предписание за 30 минут до окончания рабочего времени, прямо заявил, что мое мнение никого не интересует, и что я сгнию на этой должности.

Дивизион хоть и являлся отдельным, но категории там были ниже чем в обычных (комдив - каптри, НШ - каплей) и служил местом ссылки для пьяниц и прочих разгильдяев, с которыми на флотилии надоело возиться. То, что дивизион подчинялся 15 корпусу ПВО, а комплектовался флотилией, позволяло избавляться от ненужных людей, не создавая себе проблем. Как потом говорили, там все отбывали срок за блядство, и только двое – я и комдив Чебатура – за политику.