….с чего начать…


Может быть, с медленно тянувшегося по Крыму «дополнительного», и казалось, что никогда не кончится эта душная Крымская степная жара, и не спасут ни открытые настежь окна, ни вода, ни купленное на остановке мороженное.

А может быть с того – как вдруг, в Чистенькой бледное Крымское небо опрокинулось уходящими в сторону Яйлы рядами, бесчисленными рядами татарских новостроек – и как замелькали вдоль окон крымскотатарские флаги на грудах приготовленных к укладке кирпичей из песчаника…

И не радовала уже даже всегда волнующая встреча с желтыми откосами Мекензиевых гор, и не считались привычно туннели, и не слепили глаз белые камни Инкермана…и увитые зеленью обрывы Красной и Зеленой горок, в прилепившихся на них избушках, домиках, террасках – даже этот, всегда заставлявший замирать сердце Гриновский Лисс – и он на этот раз не затронул ничего, как будто и не было двух лет разлуки…

И только – как там мой пароход? Стоит еще? Не порезан «на иголки»… стоит…

А может быть – с ужина – когда жара еще живет в нагретых за день комнатах, но сквозь раскрытые настежь окна уже входит – сначала робко и неуверенно – и потом все настойчивее и настойчивее вечерний бриз – вместе с запахами, с йодом и свежестью, с тающими звуками рабочего дня – как будто кто-то уменьшает громкость… А на столе тем временем исходит слезой рыбацкий рулет из нежнейшей скумбрии, и порезанные обязательно поперек салатные помидоры уже чуть дали сок под колечками сладкого Ялтинского лука, слегка посоленные, приперченные и посыпанных тертой брынзой, и золотится на тарелке овощное сате и остыла в холодильнике кефаль под маринадом, и пенится уже в бокалах портер Городского завода…

Но ведь так можно только начать…. Но не об этом, совсем не об этом, а о встречах, Городских встречах. Тем более – их было так немного…

К.

….Он как всегда возился со своими мальчишками… – сколько у него их было… Зал, который помнится еще с «доперестроечных» времен, невыветриваемый запах пота – рабочего пота, набитых «кентосов», - и – краски. Сейчас самые стойкие ученики ремонтируют «Дожо». И с ними – как всегда – он, их тренер.

- Видишь – катаной банки с краской открываем?

- Вижу.

И тебя вижу – как будто и нет за плечами четверти века нашего знакомства… Тогда, у Городского ДК ты стоял и крутил нунчаки… Как я мог пройти мимо, топая из артотдела на свой эсминец… не прошел. И с тех пор – двадцать шесть лет, и все эти годы главное у тебя – твои мальчишки. И не важно, что вырастая они уходят в другую, взрослую жизнь, и складывается она у них по-разному. Очень по разному. Кто-то встречает тебя в Киевском аэропорту на лимузине – а кому – то ты носил в КПЗ передачу. Хорошо, что последних было совсем мало.

- Ну – пойдем, попьем пива.

Привычный поклон на пороге – попрощаться с дожо, и «Сэнсэй – ни – ос!» кого-то из учеников…. И это тоже - каждую нашу встречу, пиво – и разговоры.

- Сын растет… в этом году – в школу… мои ребята неплохо выступили на Кубке… приболел я сильно в прошлом году – зашевелился Ангольский осколок… распанахали брюхо – вырезали.… доктор думал – помру, он, осколок этот – кишки стал резать…

…вас долго не признавали – не было такого и все. Не было наших в 75-м в Анголе. И ни распоротое плечо – это ты закрывал своего подопечного «советника» от ножевого удара – ни простреленная нога, когда тебя не могли долго доставить в госпиталь – и рана начала гнить, ни мелкие шрамы от посекших тебя осколков – ты тогда уцелел чудом - никому не были доказательством…

Признали…

- Знаешь – вечером как-то иду с тренировки, заскочил в продовольственный – а там мужик – то ли ругается с кассиршей – то ли любезничает. Попросил его поскорее – а он вдруг поворачивается и тихо так – «Сержант…» - меня здесь никто так не зовет. Я его не узнал, пока он не назвался – лицо сгоревшее. Знаешь – я сам отволок его в мертвецкую, врачи сказали – все. А он – выжил. Сидели потом до утра – он улетал – говорили…

Такие встречи – невероятны. Верить в такое разум отказывается, но сердце – верит сразу и без остатка.

- Меня ведь черт к чичам носил…

невозможной волной холода…

- Друга попросили выручить… правда – в прикрытии поработал, с СВД-шкой.

Отлегло…

- Ты знаешь – я ненавижу их, тех, кто сделали то, что сейчас с моей страной. Ненавижу – и не прощу…

Что говорить, друг. В моем сердце то же самое, я тоже ненавижу и не прощу их – тех, кто сделал вот ЭТО с нашей страной…

И уже на прощанье, с тающим в черноте ночи огоньком сигареты…

- Ты не пропадай…

Не пропаду.

Л.

…у входа на Приморский – в девятнадцать.

Ну да. Не будут же он говорить - «в семь» – и уточнять – «вечера». Девятнадцать – въевшееся за годы службы в плоть.

Хоть даже немного волновался – но глаза безошибочно выделили из яркой толпы на самой оживленной остановке Города…

Как всегда – безукоризненно подтянутый, идеально элегантный, и кажется даже немного чужой в этой круговерти немыслимых расцветок. татуировок, оголенных рук, ног, спин, южного вечера.

- «На рейде»?

- Ха. Преступника тянет на место преступления? Ну пойдем.

И мы не торопясь проходим по бурлящему весельем и отдыхом бульвару, по «Поцелуевому мосту» - а под мостом – жених и невеста, и свидетели посыпают их сверху, с моста розовыми лепестками, мимо памятника в честь основания Города – города русской славы, мимо орла, застывшего над бухтой, мимо уродливой бетонной трибуны, заменившей любимую всеми «Волну» - на рейд.

Пустующий Городской рейд. И пока мы идем – я лихорадочно как-то рассказываю, будто стремясь сразу и побыстрее вывалить все, что произошло за те годы, что мы не встречались… То, что сейчас кажется и смешным и порой слегка печальным – все, и сразу. И как всегда удивительная реакция, которая не ожидалась – а может просто он стареет? –

- Да. Намучался ты.

Устроились.

- Я пью только водку. Знаешь, какая на Украине лучшая?

Знаю. Но можно закажу сам?

Сегодня мы будем пить русскую.

Хочется пить, и вечерняя жара, и волнение…

- Ну а как Вы?

- Да… работаю а прежнем месте. Депутатом стал.

- И что это вдруг в политику дернуло?

- А ты знаешь – надоело. Надоело, что нами командуют бандиты и дети бандитов. Вот и пошел. Еще – председатель «Союза Советских офицеров»…. Нет, не ослышался. Именно «советских». Тех, кто поддерживает то, чем славилась именно советская армия…. Числится нас – почти тысяча, но «активных штыков» - поменьше. Многие просто не могут по здоровью.

- А как наш адмирал?

-Сильно ослаб. Очень сильно. Я к нему захожу иногда.

И снова и снова вспоминая тех, с кем служили и дружили и враждовали… И не понять – ведь кажется мы такие разные, но наши мнения совпадают до мелочей… Может быть я тоже постарел, и уже совсем не тот мальчишка –лейтенант, постучавший к тебе в каюту через час после постановки на якорь, и дрожащим голосом представившийся о прибытии для прохождения… наверное так.

И мы говорили бы еще и говорили, если бы не грохот музыки, который можно было «выгребать из ушей совком», и который выгнал нас…

Хотя впрочем – может и лучше прогулка по самой кромке бухты, с перелезанием через совершенно непонятно зачем поставленный ржавый железный заборчик, разделяющий парапет… Словно ему не за шестьдесят – а мне – не за пятьдесят… И одновременный наш стон, когда в свете фар такси прошествовала юная фемина, в такой «мимо» - юбке, что из под нее аппетитно посверкивали «полупопия», тронутые южным загаром… Как будто и нет всех лет, что лежат на наших плечах, серебрят головы и рисуют на лицах морщины… И будто мы снова молоды и готовы идти в море…

- У меня на будущий год – юбилей. Приглашаю.

…Я приеду, Командир.

М.

…Я сижу напротив, спиной к склоняющемуся к морю солнцу…

Солнце заходит только здесь почти точно по оси бухты – кто заметит один градус разницы на глаз – и поэтому нет наверное в мире ничего красивее Городских закатов… Когда – то их сопровождали пение горнов на кораблях флота, команды на спуск флага… когда-то. Но теперь этого нет – нашлись те, кто убил эту красоту – и продолжает методично добивать ее остатки, словно пытаясь вытравить из души Города даже саму память о его прошлом, о том, чем он гордился, о славе Российского – а потом и Советского флота. Кому-то это надо…

Я сижу напротив – глаза в глаза, глаза, в которых усталая мудрость лет, и отражаются десятки тысяч детских глаз. Глаза в глаза, больше пятидесяти лет она смотрела на своих учеников. Заслуженный учитель СССР. Учитель учителей.

И рядом – ее ученица. Нет, не школьная – ученица, которая пришла к ней уже с дипломом – и тоже стала Учителем.

- Да нет, силы еще есть, - но – не могу больше научить русскому языку. Такая программа – не научишь. А чтоб потом говорили, что мол мои язык не знают – не могу. Ушла. На пенсии…да и дети немного помогают…

Жили были у самого синего моря Иван да Марья…

Теперь она одна, нет Ивана.

И мы говорим – о детях. О внуках – и опять о школе – и снова о детях…

И диким и странным, не походящим ни на что кажется то, что в этом Городе, который всегда был городом Русской славы – уходят из школ учителя русского… Такие учителя.

И снова и снова, не торопясь, по бурлящему Приморскому – на площадь, чтобы попрощаться и разъехаться в разные концы Города.

- Приезжайте к нам, в Питер!

- Приеду…

……………

……и закончить……

….Когда уже спала дневная жара, навалившаяся в этом году на Город в августе, будто отрабатывая за все лето, и уже не дает прилипнуть одежде к телу ласковый бриз, в начале вечера…

На ступеньках торгового комплекса долго настраивались два гитариста – мы успели «закупиться» на дорогу, и почти отойти…

«Welcome to the Hotel California»…

Добро пожаловать… возвращайся…

Вдруг, вместо обычного «Эль кондо паса», преследующего все мои расставания уже который год – отдаваясь от стен домов, вползая как по следу за нами в дворы - добро пожаловать… возвращайся… Я постараюсь, Город…