Жуткая ночь
1 января 2006 года у нас была жуткая ночь. Мы встретили Новый год, а потом сестра жены Лариса с мужем уехали. Моя жена всегда звонит им потом, и спрашивает: как они доехали – все-таки, на машине, всякое бывает. А тут она звонит – и тишина. И тишина по всем мобильникам и по домашнему. Ната всех поставила на уши. Все бегали и звонили – в морги, в скорые помощи, в милиции. Потом отправили к ним домой ходоков. Выяснилось – они приехали и легли спать, отключив все телефоны.
А Саня наш пошел погулять и в три часа ночи привел компанию. Саня уже был выпивший и компания навеселе. Ната встала и всех разогнала. А утром Саня нам устроил скандал на ровном месте, мол, он уже взрослый, а мы, при его друзьях, его оскорбляем.
Я обычно стараюсь эти скандалы как-то гасить, пытаюсь перевести все на разговор, пусть все выскажутся, расскажут о претензиях друг к другу.
Но тут он меня оскорбил, и – не знаю, что на меня нашло – я зарычал, схватил его за грудки, и замотал из стороны в сторону, потом бил по голове, по рукам, а сам что-то говорил, говорил: «Уходи! Пошел вон! Немедленно! Все свои вещи собрал и вон!»
И Ната кричала: «Вон!» – а он вцепился в батарею и просил, чтоб мы его не выгоняли. Он долго просил, а мы все не могли успокоиться, всё повторяли, чтоб он ушел, ушел, ушел.
Потом все устали. Я сидел, повесив руки. Жутко обессилел. Будто сам себя избил. Перед глазами все плыло. Не готов он жить один. И когда он только будет готов? Когда они вообще будут ко всему готовы? Говоришь, им, говоришь – все впустую. Твое – не надо. Своего нет – ну и что? А если нас завтра не будет и что тогда? Куда он пойдет? Сразу повзрослеет? Да он же не хочет взрослеть! Его все устраивает. Дурак дураком!
А потом мне опять стало как-то все равно, апатия ко всему – да идет оно все!
А потом я вдруг подумал, что на самом-то деле это ведь я не готов к тому, что он повзрослеет, что он уйдет, что вечером мы будем оставаться одни – это хорошо, конечно, но эта тишина, без него, без всех его глупостей.
Как же мы-то будем? И может, это все не его бунт, а наша надвигающаяся немощь? Что мы-то без него? И как это все будет – дети ушли, и он не приходит поболтать на ночь, и не говорит всякую чушь, и я не говорю ему, что хорошо бы книжки читать, а он мне не отвечает, что он читает, а я его тут же ловлю на том, что все это ерунда.
Все это ерунда. Ерунда.
Да, нет, все хорошо. Пусть уходит, взрослеет.
А ты к этому готов? Готов. Я готов. Да. Он уходит, не звонит, а потом – у него семья.
Да…
Черт знает что…
***
Я сразу примчался. Моя любимая теща умирает. Я знаю тетю Нину с 12 лет. Они все время работала – все в дом, все в дом. У нее уже пятьдесят три года грыжа на животе. Боялась оперировать. Теперь увезли по скорой. Я денег дал, чтоб привезли в Мариинскую больницу – там у меня друзья, врачи.
Когда привезли, в приемном, врач качал головой, мол, ребята, нельзя же так. А потом меня успокоили – не волнуйся, операция, да таких операций мы делали… и я успокоился, поверил, и все было вроде хорошо, дело пошло на поправку, к выписке дело-то шло. Операцию сделали, мы пошли, купили кучу лекарств, но потом открылась язва в желудке – кровотечение, не унять.
Тетя Нина скончалась в восемь часов вечера – нам позвонили из реанимации. Я не мог говорить. Ната зарыдала навзрыд. Сашка в это время сидел в своей комнате и не слышал всего. Я зашел и сказал ему прямо в затылок: «Твоя бабушка умерла! Иди, успокой мать!»
Он не пошевелился. Я тогда еще подумал: «Бесчувственные они люди, молодежь! Бабушка его на руках носила, столько любви, а тут – молчит!»
Потом я еще раз зашел к нему. Сашка не шевелился. Все смотрел в свой монитор компьютера. По щекам у него текли слезы. Ручьями. Он сидел, не шевелясь. Минут тридцать.
Ната лежала на кровати, кровать ходуном ходила.
Я пошел на кухню. Там я вдруг затрясся весь, потом изо рта вырвались какие-то звуки – что-то похожее на то, что не хватает воздуха, какое-то жуткое мяуканье, что ли.
Никто не должен видеть меня, никто! Не сейчас! Не сейчас! Я приду в себя. Все будет хорошо. Я сильный. Я очень сильный. Это бывает. Со всеми. Вот и со мной. Ничего. Я справлюсь.
Сашка пошел мыться в ванную. Мы старались с ним не попадаться друг другу на пути.
А врачам, друзьям из Мариинской, я больше не звонил.
Все. Нет друзей.
***
Дед после инсульта учится ходить. У него отнялась левая рука и нога. Теперь приходит в норму, но очень медленно.
– Давай еще раз, дядя Саша, ходить надо! Все время ходить. И руку разрабатывай! Вот это кольцо резиновое все время сжимай!
А еще деду вырвали все зубы. Вернее, то, что от них осталось – там одни корни гнилые. Надо делать протез. Дед терпел. Он терпеливый.
Дед всю жизнь работал, стоял у станка. Он не понимает как это – ничего не делать?
Все время теперь сидит перед телевизором. Или ходит по квартире, тренирует ногу. Дед упорный, но иногда сидит и плачет – сразу стал немощным. В один раз.
Он очень крепкий мужик, но и крепким достается. То, что плачет – это ничего. Это бывает. Он придет в себя. Просто одиноко. Он один в квартире. Мы – только наездами. Он целый день один.
– Деда! – звоню ему, – Ты руку тренируешь?
– Да!
– Давай, не забывай, ладно?
– Ладно!
При встрече он всегда мне левой рукой сжимает мою руку:
– Ну, как? Крепче стала?
Руки у деда всегда были железные. Он возился с железом. С четырнадцати лет. В войну точил снаряды. Ему ставили ящик, он на него становился и точил.
Я жму руку. Она еще только-только начала сжимать.
– Отлично, деда! – говорю я – Молодец! Какой ты молодец! Правильно! Жми! Ты только захоти и все получится. Видишь, какой ты молодец?
Дед улыбается.
– Сильно жму?
– Очень! Молодец!
Дед видит, что я вру, но ему приятно, и он снова берется за резиновое кольцо.