В море много загадочного. Акустики слышат разные звуки. Есть знакомые – корабли, киты. Касатки очень болтливы. Они и с лодкой разговаривают. Все пытаются пообщаться. А еще они очень любят кататься на носу лодки, идущей в надводном положении.

А еще в океане бывают совершенно непонятные звуки. Будто кто-то отслеживает твое движение и приветствует тебя. Будто квакает кто-то. Их называют «квакерами». Кто они – никто не знает. Сначала думали, что это американцы нас засекают, а потом – ну, не может американский буй перемещаться в океанских глубинах со скоростью двести сорок километров в час. Так и решили, что это кто еще. Они тоже пытаются поговорить с лодкой. Заходят справа и слева, меняют тональность. Как-то я спросил у акустиков: «Кто это?» – «Квакеры», – «А кто это «квакеры»? – «А кто их знает!»

В середине 80-х наши лодки стали приходить помеченные. Сверху будто белой краской облили. Но это была не краска. Это были скелетики планктона. Он забивался в поры резины – срезаешь слой, а белая краска внутри и надо менять весь лист резины. Сначала говорили, что лодку обнаружили американцы, а потом – приехала наука, взяла образцы, и только руками развела. Такое впечатление, что планктон спасался от какого-то очень сильного облучения – будто луч бил сверху.

Он забивался в поры резины и там умирал.

А однажды мы шли в Атлантике на глубине сто метров. У меня есть два датчика радиоактивности по забортной воде. Они показывает активность забортной воды. Один грубый – на пятьдесят рентген, а другой – почти в десять раз более чувствительный. Так вот они оба сработали. Я доложил в центральный: идем в радиоактивном поле.

Мы шли так более часа. Потом датчики смолкли. Может, радиоактивность на нас сверху вылили? Может, и так. В Атлантике сливают иногда.

Но только какие же это тогда должны были быть количества отходов, чтоб по ним целый час идти, да еще и на глубине ста метров?

Есть у нас в стране орган, который отвечает за ум. Во всей державе. Он так и называется «Ума». А плоды у этого ума должны быть следующие – ума-заключения.

В виде законов, конечно.

Законов, постановлений, предписаний.

Они сыплются на нас, как перезревшие орехи с пальм, а мы их подбираем и так питаемся. А орехи те, всегда свежие, вкусные, приятно пахнущие.

Вот и недавно прилетел один орех. Наивкуснейший.

Надо, видите ли, всем сдать назад водку в бутылках и вино, чтоб их отвезли на «Камазах» и по железной дороге через все часовые пояса на заводы, там разгрузили и поставили на них новые акцизные марки, а потом опять погрузили и отвезли всё это обратно и на те же прилавки выставили. О, как!

Во всей стране, между прочим.

Эта процедура, а, лучше сказать, операция, я думаю, вполне потянет на книгу рекордов Гиннеса. Это ж все равно, что на бегу коня подковать – или с подковой в руках останешься или с копытом. Или вот еще вам пример, чтоб вы лучше все это ощутили. Представьте себе цветение кораллов где-нибудь у берегов далекой Океании. Каждый коралл испускает яйцо и оно, смешавшись с остальными яйцами, окрашивает воды в молочный цвет. А теперь надо выловить все эти яйца и вернуть все эти яйца кораллам, чтоб они их перемаркировали.

Мда! Тут уж без коллективного разума никак не обойтись.

А еще у нас есть еще один орган, который хочет проникнуть в каждую кружку со спиртом.

Он и лицензии будет раздавать.

Установленного свойства.

И, чтоб, значит, все-все через него проходили.
Все, все.
Есть у тебя хоть капелька спирта – в лекарствах там или в креме для лица – бегом сюда, регистрироваться.
О, сколько сразу!
И, ведь самое удивительное, сбой получился. Затор. На прилавках – ни вина, ни водки.
Да и регистрироваться со спиртом парфюмеры что-то не торопятся.
Уже, считай, месяц. А скоро будет два.
И я тут сразу поинтересовался: как у нас идет дело с вызреванием гражданского общества?
Частенько у меня возникает желание на это мероприятие посмотреть. Мне даже сон приснился: прихожу в комнату, а там мужик.
«Как, – говорю, – у тебя с созреванием гражданского общества?» – «Щас поглядим!» – отвечает он мне важно и наклоняется куда-то под стол и достает оттуда какой-то зародыш извивающийся. А у него, у зародыша этого, уже и руки и ноги имеются.
Вот только вместо головы шишка.
«Видать еще не дозрел! – говорит мне этот тип, внимательно осматривая несчастного, – Надо назад сажать!» – «Куда сажать?» – спрашиваю я в совершеннейшем ужасе, – «В матку, конечно, куда ж еще-то? Пущай дозревает!» – и хлобысь его под стол, где зародыш сам от удара об пол оправляется, а потом сам же и матку находит, к которой и присасывается.
Так что вызревание-то идет.

Скоро и возмущение начнется.

Вот некоторые, там, наверху, уже начали возмущаться – народ-то безмолвствует, а у них – поток прекратился.

Поток-то не только же водяной бывает.

Он бывает иного, могучего свойства.

И он тоже может прекратиться, когда вот так отпиливается не только сук, но и полноги с яйцами.

Старпом утром перед строем говорит кому-то: «Вы, как это принято у русских, сперва пёрнете, а потом обернетесь!» – и сейчас же все – и русские и не русские – принимают такое выражение лица, по которому видно, что они вспоминают что-то, вроде сравнивают – так или не так – а потом у всех на лицах появляется одна и та же улыбка – так.