На шестом десятке
Я понимаю, конечно, что у некоторых к семидесяти годам развивается особое прозрение, но, как правило, все заканчивается иначе, печальнее.
Ложь меняет химию организма, возникают ненужные напряжения в органах, клетки испытывают дрожь, омерзение, и болезнь Паркинсона к этому сроку была бы вполне логична, а вслед за ней и болезнь Альцгеймера, разумеется.
Зачем, в чем причина столь удивительного упорства?
Не хочется в гроб? Так всем же не хочется, но есть же еще и неизбежность. Конфуций говорил, что крестьянин может дожить до ста лет, а вот чиновник – никогда. Хочется кануть в Лету в обнимку с золотым унитазом?
Ну что ж, это, возможно, и объясняет упорное желание посидеть на стуле, но все-таки, ради чего? Может быть, кроме унитаза есть еще что-то? Ведь своим человек может считать только недавно проглоченное, но и то только на какое-то время.
Все общее. Так чего ж неволиться-то и промежность сквозить, гульфирона тарунить? Ради чего?
А как приятно будет мне, в свои сто двадцать, пройтись по их могилам – все-таки есть у меня такая мечта. И, подойдя к надгробию, прочитать: "Жил, был", а потом и подумать: "Ну как, наворовался, наконец? Не голодаешь?"