У меня нет отца с 16 лет, и поэтому я не знаю, как себя должен вести настоящий отец со взрослым сыном - что он должен говорить и вообще.

Мы часто ссоримся, а потом долго не разговариваем, каждый сам по себе. Он такой весь ершистый, отвечает односложно, резко.

А был такой маленький, маленький, а потом вырос. Теперь вот сидит и дуется на меня.

А когда начинает говорить, то я тут же понимаю, что это не те слова, что та грубость, что слетает с его губ, не имеет никакого к нему отношения.

Просто он не знает нужных слов.

Надо же ему что-то говорить, вот он и говорит что попало.

А так он меня любит, конечно.

Они, нынешние, вообще лучше нас.

Мы были злее.

Когда мой отец ушел от нас в другую семью, я пообещал, что не приду на его могилу.

Вот такое обещание в неполных 16 лет, и я его выполнил.

Я встретился с ним через много, много лет и сразу не узнал его - седой, чужой, не о чем говорить. Неужели это мой отец? Это тот, кто когда-то, в моем детстве, вернулся после поднятия где-то там целины, схватил и прижал меня к груди и я задохнулся от чувств? Это он?

Ничего внутри у меня даже не шевельнулось.

Правда, я уже был подводником почти десять лет, а это мягкости не добавляет.

"Саня, пойдем, чай попьем?"

Чай - это примирение на нашем с ним языке.

Это я предлагаю ему помириться. Я же умный, большой, вот я первым и предлагаю мир. Главное, оставить его в покое минут на десять.

Одиночества они не выдерживают. Эти нынешние, маленькие, хорошие дети совершенно не выдерживают одиночества.

Не то, что мы.

Хотя, наверное, никто одиночества не выдерживает. Да и незачем его выдерживать?

Это я так.

От одиночества холодно спине. Мне часто было холодно спине.

Может быть, поэтому я теперь рад каждой улыбке?

В коридоре я его ловлю, цапаю в объятья: "Ты меня извини, ладно?" - он смотрит в сторону и кивает - есть мир. Не хочется его отпускать, поэтому заводим с ним возню: "Жми папку! Души папку! А сильней можешь? Кто ж так душит?" - и вот мы уже оба красные, распаренные, смеемся. А потом к нему приходят друзья.

При друзьях он говорит со мной грубовато: "Когда приду, тогда и приду! Иду куда надо! - я понимаю, что это все бутафория, что ему надо выделиться среди друзей, показать чего-то там, я все понимаю, но мне обидно. Это похоже на предательство - пришел кто-то, а ты тут устраивал, согревал углы, а он пришел - и опять ветер по комнатам.

Хотя, наверное, это не совсем предательство - никто же не рассчитывает на то, что он всю жизнь будет за нас цепляться, когда-то надо и самому совершать ошибки - просто, почему-то понимаешь, что комната может опустеть.

Вдруг это становится ясно. Очевидно.

Я - такой большой и сильный - готов к пустоте?

Конечно, я готов, конечно! Да! Пожалуйста, хоть сейчас!

Он ушел, дверь закрылась, и я остался один - ну что, как тебе?

Да, нормально, мне, нормально. И все у меня хорошо. Сейчас займусь чем-нибудь...

А ночью он может не прийти домой.

Я сказал как-то жене: "Не вскакивай! Не пришел, значит, не пришел! И все тут! И чтоб не звонила всем его знакомым! Никому! Мы сейчас ляжем спать и отлично выспимся. Это его жизнь. Ты ее за него не проживешь!"

Ложимся и смотрим в потолок.

"Как ты можешь спать? - говорит жена - А вдруг чего?"

"А вдруг чего, значит, будем рыдать, пока не отрыдаемся!"

Пришел с семь утра, шумный, возбужденный - жена вспорхнула, кормит, кормит, расспрашивает, кормит.

Я не встаю - не мое это дело.

Потом он ложится спать - спит через пять минут.

Я для верности жду еще десять минут, потом осторожно вхожу к нему в комнату - спит, бродяга. Я долго могу смотреть на него спящего. Не знаю почему. Так. Наверное, потому что в это время мы не ссоримся.

Он поразительно много ест. И еще он часто ест. И еще я люблю смотреть на то, как он много и часто ест.

Никогда раньше не думал, что мне это будет доставлять удовольствие - вот ведь, надо же, ест! И маленький какой-то, щупленький...

"Саня, ну-ка, напряги мышцы!" - да, нет, мышцы, вроде есть.

Неужели я был такой же худючий?

- Ты бы проверил, как он учится? - это жена.
- Я не буду проверять, как он учится! - это я.
- А может он вообще не ходит в университет!
- Хорошо, я проверю! Саня! - зову его из другой комнаты, - Ну, как иди сюда!

Приходит.

- Саня, ты учишься?
- Учусь.
- Точно учишься?
- Точно!
- Ты в университете учишься?
- В университете.
- Ничего не путаешь?
- Ничего не путаю.
- Ладно, иди!

Он уходит, а я говорю жене: "Я проверил. Он точно учится!"

Вечером он нам говорит: "Пойдемте, поговорим!" - и мы идем в его комнату, говорить. Там мы выключаем свет - кто же на свету говорит - и начинаем болтать - он нам рассказывает о современной музыке, а мы ему о всякой ерунде - о Гомере, например.

Я им пробовал читать Гомера вслух - минут через десять дружный храп.

Потом начинаем делать друг другу массаж - спины, головы - у всех чего-то там разболелось за день. При этом я обязательно говорю, что взаимное вычесывание и поиск насекомых необычайно укрепляют отношения в стае и меня с позором удаляют, брыкаясь.

Я ухожу и думаю о том, что в моем детстве всего этого не было.

Как-то всем было некогда и нас редко даже по голове-то гладили.

Все целый день были на работе, а потом приходили, и им было не до нас.

Разве что, бабушка с нами возилась - кормила, кормила, кормила.

Детство - как непрерывная еда или поиски еды.

А отец - из него трех слов было не вытянуть.

После его ухода мать получала на нас алименты - сто рублей, но только до моих восемнадцати. Потом я ушел в училище - одним ртом меньше.

- Он мне грубит! - говорит жена.
- Да, я знаю, - говорю ей я.
- И что делать?
- Ничего. У него есть родители, и поэтому он не знает как это хорошо, когда у тебя есть родители. Сделай вид, что обиделась. Только на самом деле не обижайся, ради Христа. Только сделай вид. Сам придет. Не совсем же он дубина.
- Спасибо, утешил.
- Приходите еще.
- Между прочим, своим родителям мы не грубили.
- Это вы, в запамятстве, себя не помните.
- Ты - точно не грубил.
- Грубо отдирается только то, что липнет. Значит, ко мне никто не лип - вот и некому было грубить. А так, иногда хотелось.
- Грубить?
- Нет. Хотелось, чтоб кто-то лип. У него это пройдет. Он взрослеет.
- Ой, скорей бы!

Да. Скорей бы. Повзрослеет, повзрослеет и уйдет, и буду видеться с ним лишь изредка, а пока он чуть чего еще говорит: "Только не говорите папе!"